Отрицательный Отбор

Но мои тринадцать лет подземного стажа почти не сказались на пенсии, которую мне назначили на уровне среднестатистического почтальона. Мы ведь уже стояли почти на пороге Европы, а пенсия для трудяг -- пережиток социализма. Пенсионного содержания достойны только госслужащие рангом не ниже третьего. А я -- горный мастер, прораб, инженегр. Не депутат, понимаш, и не госчиновник администрации президента, не ментовский генерал и даже не генеральный прокурор.

Я бы помалкивал себе в тряпочку до самой смерти. На мою пенсию можно было бы скромненько доживать свои оставшиеся мне годки на дачных грядках. Да тут кредитные банки принялись свирепствовать не по-детски, а по-европейски. Довольно скоро после реформ финансовой системы страны на западный лад моей льготной пенсии едва хватало на оплату коммунальных услуг. Судьба задолжника за квартплату -- остаться без крыши над головой. Пенсионер должен работать, а безработица в стране зашкаливает за красную метку на циферблате манометра на перегретом паровом котле. Чем больше выселишь злостных неплательщиков, тем скорей многоэтажный дом перейдёт в собственность банка. Всё правильно -- введи свободную экономику в самой благополучной стране, уже через год-другой появятся безработные, бездомные и голодающие. Ничего другого я и не ждал.

Обе дочки мои были удачно замужем. Сделали меня дважды дедом. Жили отдельно от нас с бабкой. Я бы просто жил-выживал безо всяких идеологических вывертов и плевать хотел на всю политику и Европу. Но Европа сама впёрлась к нам без спроса не на постой, а как полноправная хозяйка, старая жирная потаскуха. И мой город стал разрастаться, как раковая опухоль, вширь и ввысь.

Скромненькое нагромождение наших простеньких многоэтажек очень долго маячило за старой кольцевой дрогой из-за березовых рощиц и запущенных колхозных яблоневых садов. Когда-то легендарный правитель Машеров хотел превратить свою синеокую республику в яблоневый рай. И превратил бы, если бы его самого не сбили на пике карьеры.

Напротив моего дома у реки по строго параллельным посадкам вековых дубов и лип можно было догадаться, что там был подъезд к панской усадьбе. А по чёрным сваям, торчащим недалеко от берега из воды, было видно, где именно давным-давно был деревянный мост. К высокому обрыву неподалёку от реки прилепились чёрные развалины, похоже, костёла -- всего полстены и фундамент. Дети побаивались этого места, которое у них называлось почему-то "чёртов дом". К тому же в яблоневых и грушевых садах можно было из зарослей бурьяна бухнуться в скрытую буйной зеленью глубокую яму -- подвал какой-нибудь панской службы. А подвалы-склепы у польских панов были глубокие и вместительные. Чревоугодие и пьянство в Речи Посполитой магнаты не считали за порок, жратвой и питьём забивали подвалы. Католические прелаты на этот счёт скромно опускали очи долу, а то и вовсе закрывали глаза, потому что и у самих пузо выпирало из-под сутаны так, что наперсный крест впору бы называть набрюшным. Потому как чревоугодие -- мать всех пороков. Или уже не так?

С моего балкона я любовался буйной порослью, скрывающей "чёртов дом", обвитый диким хмелем. Особенно красив был трёхсотлетний дуб на вершине холма над обрывом, где покоились развалины костёла. Зайцы резвились в заброшенных яблоневых садах, с ветки на ветку прыгали белочки, ну и лисички там подъедались.

Потом с ослепительными улыбками фотомоделей в исподнем с реклам и мультяшными чудищами из фильмов ужасов пришёл долгожданный дикий капитализм, которого ждали почти все как наступления царства безделия и халявы, так наши люди представляли рай капитализма по западным кинокомедиям. Наши окрестности преобразились. Берёзовые рощи и колхозные яблоневые сады пошли под нож бульдозера. На их месте воздвигли диковинные отели, мотели и бордели, казино и круглосуточные рестораны, всенощные искусственные катки, боулинги, сауны с бассейнами и прочие всякие развлекательные центры с фейерверками и воплями пьяных гуляк по ночам.

И белорусская скромная, ночью темноватая и тихая столица, некогда фортификционный и торговый центр третьестепенного древнерусского княжества, затем еврейский штетль и деревянный губернский городок почти на уровне уездного, а после войны с фашистами -- полноправная европейская столица, отстроенная в стиле сталинского ампира и хрущобных микрорайонов, местами превратилась в европейский город. Злачными местами, надо бы сказать.