Отрочество 2

– Эт как? – удивился Чиж.

– Так… сложный дяди Фимин схематоз, когда можно просто продать медикаменты, а можно – подарить за благодарность. Преференции там какие… не знаю! С бурами почти всё решено, но хочет и нашему Красному Кресту.

– Хм…

– А вот и не хмыкай! – осерчал я, – Человек после той одесской забастовки, устроенной не им и даже толком не социалистами, а народной стихией, виноватым стал! На Туретчине он, канешно, не бедствует ни разочка, но до сих пор в Одессу даже и краешком заглянуть не могёт!

– На тщеславии? – понял Санька, – Прежде других к нему подошёл, к Карлу Августовичу?

– Ага! Через уважение, да и всё равно медикаменты через провизора пойдут. Пусть и хлопочет.

Выехали из города и пошли на рысях, поглядывая по сторонам. Аккурат перед шахтами затормозили привести себя в порядок…

– Иии! – бабий визг ввинтился в уши болезненными свёрлами, следом – львиный рык, от которого лошади попятились, прядая ушами, а тело у меня разом ослабло и обмякло.

Винтовки из седельных кобур, преодолевая душевную немочь, и в галоп! Влетели на невысокий крутенький пригорочек, оскальзываясь на осыпающейся пылящей почве, и сразу перед глазами – картина!

Три лошади со спутанными ногами храпят, ржут перепугано, сбившись в кучу и дрожа всей кожей. Пятятся, вжимаются в колючий кустарник, зовут на помощь хозяев…

Бьётся на земле чалая лошадь, придавив ногу всадника, а в круп ей вцепился молодой черногривый лев. Терзает, мешает встать животине и высвободить ногу всаднику, орущему от боли и пытающемуся слепо нашарить отброшенную в сторону винтовку, не отводя побелевших от ужаса глаз от опаснейшего хищника.

Второй, такой же молодой и черногривый, повалил наземь мужчину в сюртуке, но тот отбивается дулом ружья, всё не находя возможности выстрелить.

Чуть поодаль две молодые женщины – вцепились друг в дружку, визжат…

– Г-дах!

– Г-дах!

Выстрелы наши прозвучали едва ли не слитно, и оба – попали! Мой лев получил пулю в голову, и затих без единого движения, чудом не придавив отбивавшегося от него провизора.

Санькин конвульсивно дёрнулся несколько раз, и брат для верности всадил в него ещё одну пулю. Лошадь, заржав, высвободилась-таки из объятий царя зверей, и встала, дрожа всем телом на подгибающихся ногах.

… - как хорошо! – подшагнули сестрички милосердные, да вцепились с двух сторон – не оторвать! Да пережитое своё, с двух сторон – в уши! Отрывисто, бестолково, с подвизгиваньями бабьими, самыми што ни на есть простолюдинскими.

Кряхтя, провизор начал вставать, и сразу – сестрички милосердные, а не бабьё! Вспомнили, кто они есть, засуетились – одна его проверяет, другая к гвардейцу придавленному метнулась.

Несколько минут всего, и раненные обихожены. Карл Августович ободран весь и ушиблен, но ничего серьёзного – похоже, што лев его не схватил, как хотелось, а толкнул. Мало приятного, когда тушка этакая влетает, но – жив! Всё больше спине досталось от паденья да ёзранья, да пардон – ягодицам.

А вот гвардионец всерьёз пострадал – нога как минимумсломана, если даже не размозжена. И рёбра, это к гадалке не ходи!

– Я в Преторию, – понял мой взгляд Санька, взмётываясь на лошадь, и только пыль да частый топот копыт.

Как смог, обиходил лошадей, успокаивая и оглаживая. Сестрички с Соболевым сидят – тот, как опасность миновала, стал то и дело в беспамятство проваливаться.

– Воды ему побольше, – советую им, – он пропотел сильно, и потеть продолжает – кровь сейчас сгущённая, сердцу гонять тяжело.

– Логично, – согласилась Амалия Фридриховна, переглянувшись с подругой.

– Вам тоже, Карл Августович, – тот только кивнул, поморщившись болезненно, и приложился к фляге.

– Выражаю вам саму глубокую благодарность, – вяло сказал он, – если бы не вы…

– Принимаю за себя и за брата, – подняв руку, остановил поток славословия от женщин, – не надо лишних слов! Сейчас у вас шоковое состояние, и не стоит утомлять себя ни лишними словами, не тем паче движениями.

Кивок, и провизор снова прикладывается к фляге. Воцарилось молчаливое, болезное ожидание, усугублённое жарой и привлечёнными запахами крови насекомыми. Дамы уселись на покрывало, расстеленное на сухой траве, подле то ли заснувшего, то ли потерявшего сознание гвардейца. Шепчутся тихохонько, да то пот на лбу без нужды промокают, то ещё што, лишь бы себя занять.

Август Карлович в стороне, и видно, што подавлен, едва ли не винит себя.

– Признаться, я впечатлён, – прерываю молчанье, – вашей борьбой со львом, Август Карлович! Изловчиться так, чтоб этот молодой царь зверей не сумел вас схватить, дорогого стоит. А ваша дальнейшая с ним борьба и подавно. Хотя право слово, вам бы вместо винтовки дубинку сподручней было бы!

– Осечка, – с хмуроватой вежливость отозвался тот, дёрнув щекой, – выстрелить я успел.

– Тем более! – киваю с видом самым энергичным, – Видите, дамы, какие мужчины с вами служат? Один способен отбиваться от льва едва ли не дубинкой, а второй, даже будучи сваленным на землю с размозжённой ногой, помнил о долге, и пытался нашарить винтовку из последних сил!