Отрочество

Не думая о себе и о том, хорошо ли он говорит, он рассказывал о происхождении материка (как велел Озеровский), о вулканических извержениях, разорвавших в глубокой древности этот кусок суши, говорил о вулканах и пытался увидеть сам синеву неба над дымящимся кратером — серый тонкий дымок, взлетающий из невесть каких глубин, дыхание, рвущееся из полуоткрытого рта земли, жаркое земное дыхание, оседающее на все вокруг слоем тонкого пепла и подобное дыханию человека, туманящему поверхность стекла.

Он говорил о лесах, о девственных лесах, покрывающих архипелаг, говорил о дереве хлебном и дереве дынном, и ему самому казалось, что он видит перед собой желтоватые тяжелые плоды, висящие между широкими и плоскими листьями.

Он говорил о слонах, пантерах, тиграх и носорогах, населяющих девственные леса, о человекообразных обезьянах, счастливых обитательницах девственного леса, ибо им одним доступны вершины деревьев, а стало быть, солнце, не пробирающееся никогда в глубину чащи.

Он говорил о тишине и многообразной жизни леса, о вечной тени и шуме деревьев, о «криссах» — яванских ножах, рассекающих непролазные и непроходимые сети лиан.

Как мираж, пронесшийся сквозь раскаленный воздух и вставший вдруг перед путниками, возникали перед благодарными слушателями Петровского картины, увиденные им самим и принесенные с величайшей готовностью его щедрым воображением в зрительный зал.

Он говорил о богатстве обильно родящей почвы, о рисе и шоколадном дереве, о древнем искусстве народа, воздвигшего чудеснейшие дворцы и храмы, о батиковании — особом способе окраски тканей, предварительно заливаемых воском, о теневом театре, представления в котором длятся целую ночь, говорил о ремесленниках, землепашцах и об искуснейших рыболовах Зондского архипелага.

— …Ну вот, представьте: ночь, тишина… — говорил Петровский, опираясь на спинку стула, поставленного рядом с маленьким столиком. — Представьте: ночь, — говорил он, слегка разводя руками и словно бы изображая зачарованную тишину. — В большой воде вы увидите очертания полей соломенной шляпы. На лодке сидит рыбак. Он в тени, словно шляпа — крыша, правда не бог весть какого большого дома. Он знает повадки рыб и сидит, притаившись в тени…

«Представьте себе!..» — и зал покорно представляет себе и ночь, и полнолуние, и соломенную шляпу рыбака.

Один только человек не клюет на эту удочку: Озеровский. Он несколько озадачен обилием этих красот. Кроме того, он с досадой отмечает ошибки Петровского. Он недоволен тем, что тот нарушил последовательность плана, который они составили неделю назад. Вдобавок ко всему, Озеровского беспокоит то, что его размахнувшийся ученик не уложится в девяносто минут, отведенных для школьного доклада об Индонезии.

«Чем я забил ему голову?» — с некоторым беспокойством думает Озеровский, вспоминая перечень книг, который рекомендовал Саше. Он с беспокойством оглядывает зал, и… это его утешает.

Петровского слушают с напряженным вниманием.

«Отличные ребята! — говорит себе Озеровский, присматриваясь к слушателям Петровского. — Казалось бы, не такое уж огромное расстояние отделяет их от тех лет, когда я тоже учился в школе. Но они здорово обогнали нас. Все им нужно, все интересно, все дорого…»

Озеровский почти любуется ими. Но украдкой его взгляд нет-нет, да пробежит поверх голов всех этих больших и маленьких мальчиков. Кого он ищет?

Хорошо, оставим Озеровского оглядывать зрителей, искать того, кого он потерял…

Вспомним о Яковлеве.

С той минуты, когда Петровский запнулся, Яковлев замер с широко раскрытым ртом, и с тех пор рот его уже больше не закрывался.

Он не столько смотрит теперь на эстраду, сколько поглядывает, как и Озеровский, в зрительный зал. Он смотрит в зал со счастливым, настороженным и каким-то не смеющим отдаться радости выражением. Он то самоуверен, то робок, то задорен, то скромен. Его лицо отражает: а) все реакции зала, б) всевозможные сомнения и мысли самого Яковлева.

По левую руку Яковлева — Иванов. Он ерзает на стуле и тоже оглядывает зал. Как ни говорите, а докладывает сегодня человек из их класса, из их звена!

Слушают. Порядок. Нет, первое звено не ударит лицом в грязь.

Спокойный и уверенный сидит по правую руку Яковлева — Иванов. Он искоса посматривает то на эстраду, то на директора.

Директор сидит в третьем ряду у самого прохода.

Он слушает внимательно, подперши висок рукой, левый глаз его чуть прищурен. На нем темная косоворотка. На косоворотке — два ряда орденских ленточек. Он, кажется, улыбается…

А Петровский почти без всякой последовательности перешел к современному положению Индонезии.