Отрочество

Даня, конечно, знал, что у Володьки есть сестренка, но забыл об этом начисто. Соня была маленькая, жила в круглосуточном детском саду, потому что Клавдия Степановна Иванова постоянно была в отъезде. Соню брали из детского сада домой только в субботу вечером. Даня ни разу в жизни не видел ее. To-есть, может быть, и видел, но никогда не замечал.

…Одевшись, мальчики вышли на улицу. Было еще совсем светло, когда они перешагнули порог школы. Володька держал в руке какую-то корзиночку. С корзиночкой в руке он быстро пересек двор. Даня тоже пересек двор. Пошли рядом. На углу Иванов остановился.

— Куда тебя несет? — спросил он.

— Понимаешь, мне некуда деваться, — ответил Даня, разводя руками. — Петровский, понимаешь, занят, а мне некуда деваться…

— Чего ты врешь? — сказал Иванов.

— Есть мне интерес врать! — ответил Яковлев.

Иванов посмотрел прямо в глаза Яковлеву, и Яковлев смутился. Он покраснел и опустил голову.

— Вот видишь! — сказал Иванов укоризненно.

— А что такого? — ответил Яковлев неопределенно.

В замешательстве они топтались на углу.

Иванову не хотелось, чтобы кто-нибудь из товарищей провожал его в больницу: во-первых, ему было не до разговоров, не до смеха, а во-вторых, не хотелось, чтобы видели, как он по-дурацки топчется под окнами коревого отделения. А Яковлев почему-то стеснялся объяснить товарищу, что ему поручили отвезти Соне елку. Поэтому оба посматривали друг на друга с раздражением, даже с какой-то скрытой неприязнью.

— Как хочешь, а я с тобой! — наконец сказал Даня угрюмо.

Володька полгал плечами, и мальчики молча двинулись вперед.

Отворачиваясь друг от друга, они разглядывали улицу.

Здесь неподалеку был, наверно, елочный базар. Через степи и леса, с восточной стороны, шел Новый год и вот уже был близок и зеленел елочными ветками на улицах города.

Прошли какие-то двое с одной елкой — мужчина и женщина. У них была большая мохнатая елка. Мужчина нес ее за ствол, женщина — за макушку. Серьезно и сосредоточенно, как дело делают, они пронесли свою широколапую, длинную елку через дорогу, через сквер на улице Софьи Перовской и пропали за углом.

Ох, и большущая!.. Да войдет ли она еще в комнату? Скорей всего, придется обрубать. Во всяком случае, верхушка у нее, наверно, согнется, упираясь в потолок…

— Хорошая елка… — сказал задумчиво Иванов. — Густая… Я не люблю, когда елка на подставе. Лучше, чтоб в кадке и чтоб в кадке была земля. Тогда кажется, будто она там и растет из земли. Правда?

Даня обрадовался.

— Да, да, конечно, — заговорил он торопливо. — Какое же сравнение! В кадке гораздо лучше! И еще я люблю, чтобы на елке были настоящие шишки. Вот как на этой ветке. Посмотри, правда здорово? — И он сунул ветку под самый нос Иванову.

Подошел трамвай. Володька рассеянно посмотрел на цифру, обведенную черным кружком, и отвернулся.

Люди торопливо взобрались на площадку, трамвай дернул, звякнул решетками сцепления и пошел. И тут случилось нечто неожиданное. Володька рванулся вперед и, ловко вскочив на последнюю площадку трамвая, решительно повернулся к Яковлеву спиной.

Даня опешил, но не более чем на полсекунды. Через секунду он уже во весь дух мчался за шестеркой, уносившей Иванова. Трамвай ускорил ход. Яковлев не давал маху и тоже ускорял ход.

Трамвай набрал уже полную скорость, когда Дане удалось вцепиться в поручни и, вскочив, утвердиться на ступеньке.

Взобравшись на площадку, он величественно достал из кармана тридцать копеек.

— А если ты хочешь знать, так ты вообще не имел никакого права, — сказал он с достоинством Иванову. — Трамвай государственный, и ты вообще не имеешь права…

Иванов сердито смотрел на Яковлева.

— А что я, тебя сталкивал? — хмуро спросил он. — Просто подумал, подумал и влез. Дожидаться тебя, что ли?

— Молчи уж! — Даня сдвинул на затылок кепку, так ему было жарко от обиды и быстрого бега. — Что я, маленький, не понимаю?.. А елка эта не для тебя, это от нашего отряда дочери товарища Иванова… Вот… И я ее передам! Точка. А на тебя мне наплевать, если хочешь по правде!

Защищая елочную ветку, задыхающийся от досады Яковлев поднял ее над головой Иванова.

От елки потянуло горьким запахом хвои. На ней заколыхались коричневые шишки. Они вздрагивали над головой Володьки и покачивались от каждого трамвайного толчка.

Глава II

Соня Иванова выставила из-под одеяла крошечные ножки с короткими, будто обрубленными, ноготками. Ей было жарко. Она сосредоточенно перелистывала книжку с картинками. Соня знала эту книжку на память до последнего слова, до последнего пятнышка. А пятнышек тут, пожалуй, было больше, чем слов. Их было так много, что мелкие картинки под концами рассказов как будто сливались со страницей, образуя сплошную серо-желтую полосу. Книга была старая, истрепанная, с посмуглевшей от долгого и верного служения бумагой.

Перелистывая книжку, Соня что-то тихонько бормотала и застенчиво оглядывалась: не слышит ли кто, что она бормочет себе под нос.