Отрочество

На этот раз он уже не предложил Дане записать решение этой нехитрой задачки, а сразу написал сам: 40: 5: 2 = 4, и, отодвинув листок, сбоку поглядел на сына.

— Скажи мне, пожалуйста, ты видишь что-нибудь общее между этими двумя задачами?

— Ясное дело, — пробурчал Даня. — Задача одна.

— Одна, говоришь? — оживился отец. — Но ведь результат разный. Да и что общего между яблоками и велосипедами? Ровнешенько ничего!

— Действие арифметическое одно, — хмуро сказал Даня.

— Точно! — с удовольствием подтвердил отец. — А теперь вот тебе третья задача. Представь себе, что лет этак через пятнадцать ты приедешь, ну скажем, в Кара-Кумы. И вдруг тебе скажут: «Товарищ Яковлев, в будущем году мы собираемся засеять разными культурами некоторое количество гектаров, отвоеванных нами у пустыни, — может, шестьсот восемьдесят, а может, семьсот тридцать два, точно еще не знаем. Но, во всяком случае, известную часть этих гектаров — скажем, пятую — мы намерены отвести под хлопок и разделить эти участки между несколькими колхозами». Можешь ты решить такую задачу?

— Нет… то-есть да, — задумчиво сказал Даня. — Сколько, ты говоришь, всего гектаров они хотят засеять? Шестьсот восемьдесят?

— Это только предположительно, — деловито сказал отец. — Может, удастся засеять и побольше.

— Ну, тогда надо как-нибудь условно обозначить общее число гектаров…

— А потом?

— Потом разделить… Да они какую часть хотят отвести под хлопок? Пятую, что ли?

— Говорю тебе — неизвестно.

— Тогда, значит, надо и тут заменить цифру каким-нибудь значком. И число колхозов тоже… Постой, постой! Я, кажется, понял…

— Ну вот видишь, — спокойно сказал отец. — Рассуждать надо. Наблюдать и делать выводы.

С этого дня Яковлев-старший начал смелее вмешиваться в работу сына.

— У тебя, кажется, нелады с устным счетом? Ты намекал, что четверка — это уже особое достижение.

И он стал репетировать сына.

В этой области (то-есть в области устного счета) отец мог по справедливости считаться артистом.

— Что такое устный счет? — говорил отец, отдаваясь своей постоянной склонности немного пофилософствовать. — Устный счет — это уверенность! Вот и вся разница между устным и письменным счетом. Развивай в себе уверенность, сынок, и ты овладеешь умственным счетом. Когда считаешь — думай, что называется, на ходу. Считать в уме может прекрасно всякий человек. Таблицу умножения знаешь? Значит, можешь считать в уме. Считай, как работает хороший рабочий. Держи зубило и бей уверенно. На руку не гляди. Забудь о себе. Смотри, куда рубишь… Ладно, попробуем.

И они стали по очереди задавать друг другу задачи. В решении отец давал сыну «фору» на много очков вперед. В изобретении примеров сын давал «фору» отцу.

Когда Яковлев-младший считал в уме, Яковлев-старший энергично двигал бровями (он помогал).

Устный счет превратился в забаву. Они считали по часу в день и не могли дождаться этого часа.

День начинается примерно так:

Отец: Шесть часов.

Сын (сонным голосом): Папа, а ну… Один пешеход вышел из города Н. Ну, папа!..

В скором времени Яковлев-младший получил пятерку по алгебре и за устный счет.

* * *

…Было без четверти двенадцать, но улица отчего-то казалась пустынной. Она отсвечивала снегом. Покрытые инеем, спали стоя деревья в сквере Софьи Перовской. Проехал, тихо тренькая, трамвай.

Перед тем как лечь, отец и сын остановились у окошка, оба задумавшись.

Тишина, вечерняя тишина дома нарушалась только тиканьем часов да ровным дыханием матери.

И вдруг раздался звон. Он раздался откуда-то из-за угла шкафа. Отзвенело и стало тихо играть. Музыка будто шагала вверх по стеклянным ступенькам.

Отец сказал:

— Эх, разбудим, пожалуй, маму, — быстро подошел к шкафу и вынул из портфеля… будильник.

Извлеченные из своего кожаного футляра, часы запели еще нежней и тоньше. Пели так чисто и хрустально, словно в стакане перекатывались серебряные шарики. Звук был хрупкий и ясный. Чуть подпрыгивая в отцовских ладонях, будильник вплетал свою песенку в стрекотанье кузнечика, скромно примостившегося на выступе печи. Будильник играл.

Раскрыв рот, Даня смотрел на чудесные часы. Нет, это не была его кукушка. Но в очертаниях резного домика он узнавал пленившую его причудливость.

А часы все пели, показывая хозяину свое высокое искусство. Раз! — и в крышке кружавчатого дома зажегся камень, похожий на рубин. Он был алый-алый, как кровь, как пионерский галстук, как пламя костра. Длинный красный луч упал на птицу, которая сидела внутри резного домика. Кукушка?.. Нет, это был соловей. Он пел, как полагается соловью, заливисто и нежно. Что-то звучно рокотало в его соловьином горлышке, но все-таки можно было легко узнать знакомый мотив: «Ши-ро-ка стра-на мо-я род-на-я…» И вот музыка смолкла. Затем раздался мелодичный бой. К ножке соловья был приделан колокольчик, и он мерно отзвонил ровно двенадцать раз. После этого красный огонек померк и дверцы закрылись.

Но долго еще носился в комнате хрустальный звук, чистый и тонкий. Долго звучала в полутьме комнаты знакомая мелодия, смешиваясь с дыханием спящей матери.