Отрочество

— Ну, по-моему, придется повторить… Видишь, они не расходятся, — сказал Даня.

— Ты думаешь? — спросил задумчиво Володька.

И с глубокой серьезностью, сцепив руки кренделем, мальчики, теперь уже вдвоем, завертелись посреди больничного двора.

— Пляши, пляши! Ты совершенно не стараешься, — тяжело дыша, командовал Даня.

— А там-то как? Что делается, видишь? Нет? — задыхаясь, спрашивал Володька.

Даня на мгновение замедлил скорость пляски.

— Вижу. Едят! — коротко сказал он и остановился.

В самом деле, обстановка в окне резко изменилась. Толпа отхлынула от подоконника. Только Соня оставалась на своем посту, но и она, повернувшись боком к окошку, ела что-то с ложечки и не смотрела на плясунов.

И вдруг она обернулась. Брат помахал ей рукой. Занятая ужином, она между делом махнула в ответ.

— Как хочешь, а сейчас, по-моему, самое время смываться, — сказал Даня и, не дав Володьке опомниться, потащил его прочь с больничного двора.

Оглядываясь, они все еще видели ее повернутый к окошку затылок. Сомнений не было: Соня преспокойно доедала кашу.

Мальчики обогнули барак и дружно зашагали по узкой тропке.

Больничный двор был пуст. Все посетители, долили быть, уже разошлись.

Над приемным покоем, над дорожкой, обсаженной заснеженными кустами, нависало темневшее небо. Новый год шел быстрым шагом сквозь города, деревни и леса — гроза елок, Новый год. А елки в тех домах и квартирах, где сумели их раздобыть, уже стояли на столах в горшках из-под цветов, на деревянных подставках и в кадках и распространяли по всей комнате еловый дух…

Улицы около боткинских бараков были слабо освещены и пустынны, и лишь в конце, где узкие улички пересекались одной широкой, стояла на трамвайной остановке кучка людей.

— Ну как? По-моему, ничего, — сказал Даня, вглядываясь в брызжущую светом широкую улицу.

— Очень даже хорошо, — ответил Володька. — Поверишь, первый раз ушел, а она не плакала.

— И ты всегда ходишь сам? — спросил Даня, ускоряя шаг. — Тебя же просто нельзя пускать одного. К детям нужен подход. Пусть лучше папа ездит.

— А у него совсем никакого подхода нет, — буркнул Володька. — Когда он приходит, она еще больше ревет.

В это время к остановке подкатила шестерка.

— Постой, — вдруг остановившись, сказал Даня. — А который теперь может быть час?

— Да уж седьмой, наверно.

— Что — седьмой?.. — отчаянным голосом крикнул Даня и, бросив Володьку, со всех ног пустился бежать.

Глава III

Стуча коньками по деревянным ступенькам, ведущим из раздевалки на каток, две девочки спустились на ледяной круг. Одна из них, худенькая, белокурая, в красной шапке, была та самая девочка, Лида Чаго, с которой Даня недавно познакомился во время сбора лома; другая, низенькая, плотная, с широким и добрым лицом, — ее закадычная подруга Таня.

Падал легкий снежок. Он оседал на шапках конькобежцев, сгущаясь в лучах фонарей. Где-то в мутной снежной глубине, по самому краю катка, стояли елки, воткнутые для украшения в гряду сметенного с катка снега. Прожектор освещал только середину круга, и темные елки едва угадывались на снежном гребне. От этого казалось, будто там, за катком, начинается лес и невесть что — дальнее, большое, все в снегу.

Крепко держась за руки, Лида и Таня бежали по кругу. На бегу они то и дело перешептывались и переглядывались, как переглядываются только очень близкие подруги-девочки, с первого взгляда понимающие, что одной из них показалось занятным или смешным. Они уже подметили, с каким серьезным видом бегает по льду пожилой конькобежец в пенсне (старый, наверно лет тридцати пяти, а катается); подняли на смех какого-то очень толстого школьника, румяного, красивого, но из-за толщины похожего не на всамделишного мальчика, а на артистку ТЮЗа, которая играет мальчиков; осмеяли какую-то тетку, которая каталась с целой толпой провожатых (костюм как у фигуристки, а сама ступить не умеет — пять человек поддерживают)…

Но постепенно очарование бега, легкого ветра, дующего в лицо, снежок, вспыхивающий в луче прожектора, все это вместе взяло верх над желанием болтать, смеяться, смотреть по сторонам.

Они замолчали, перестали посмеиваться и переглядываться, и ледяная карусель закружила их в своем веселом и волшебном движении.

Лидина подруга, коротенькая и толстая Таня, бежала рядом с Лидой с серьезным и мечтательным выражением лица. Ей, должно быть, хотелось хоть на минуту остановиться и посмотреть в темноту, туда, где в самой глубине ледяного круга стояли елки. Она то и дело оборачивалась и замедляла шаг.

— Я устала тебя тащить! — сказала Лида. — Ты все время задумываешься.

— Честное пионерское, — быстро ответила Таня, — я и не думала задумываться…

Она встрепенулась и побежала быстрее. Но через минуту ноги ее будто сами замедлили ход, и Таня опять тяжело потащилась за Лидой.

А Лиде хотелось бежать быстрей и быстрей.

«Эх, если бы, например, сделать полотняные крылья, — думала она, — прикрепить крылья к плечам и лететь на коньках, как на буере!»

И стоило ей только подумать об этом, как она сейчас же забыла про каток и про все, что делалось вокруг.