Отрок. Бабы строем не воюют

Арина уже не всхлипывала, а сквозь слезы улыбалась хлопочущим тут же бабам. Ульяна старательно кутала молодую наставницу в теплое одеяло. Анна застыла на пороге, на миг удивившись тому, что почти все женское население крепости собралось в горнице, но тут ее сзади легонько подтолкнула Плава: повариха держала в руках кружку с каким-то питьем – не иначе Юлька расстаралась, нашла в своих запасах что-то успокоительное.

Анна кивнула бабам и остановила свою помощницу, порывавшуюся встать с постели:

– Лежи-лежи. Завтра до обеда отдыхать будешь! Я тебе что давеча говорила? – повысила она голос, не давая Арине возможности возразить. – Совсем себя извести хочешь? И так уже круги под глазами, а всего-то неделя минула. Вернется Андрей – с нас головы поснимает…

– Вот-вот! – тут же встряла Верка. – Андрюха – он такой! Ты, подруга, Анну Павловну слушайся. Разве можно так изводиться? Он вернется, а от тебя одна тень осталась! А в следующий раз что? Сама себе такого выбрала, вот и привыкай теперь. Рядом с собой все равно не удержишь, через все переступит, а уйдет. А уж как – с досадой на глупую бабу или побыстрее к своей лапушке вернуться бы – от тебя зависит. Ты думаешь, не видали мы молодух, которые с воем за стремя цепляются? – Верка усмехнулась и почти слово в слово повторила то, что Анна сама говорила: – У нас тут и с баб спрос особый!

Аринку эти слова будто по больному ударили: застыла, даже зубы стучать перестали, а потом так на Верку глянула, словно ей невесть что наговорили.

– Так в том-то и дело! – опять всхлипнула она, утыкаясь лицом в колени. – Андрею-то баба нужна особенная! А разве ж я такая?

Анна растерялась: вот уж этого она никак не ожидала, а Верка аж руками всплеснула:

– Это ты-то?! Да все Ратное языки оббило, как ты за лук схватилась да потом татя топором! Али брешут про тебя? Ха! Да и наша не всякая так-то сумела бы! А сегодня… И не сомневайся даже! Еще как сумеешь! Вон Макара моего чуть не подстрелила!

– Ой, да как же… – охнула Арина. – И прощения у него не попросила… Ты уж повинись за меня, скажи, не со зла я… Я же думала, тати…

Сидевшая на постели рядом с Ариной Ульяна еще раз подоткнула одеяло, погладила опять задрожавшую женщину по плечу и успокаивающе, как младенцу, проговорила:

– Не тати то были, Аринушка – плотники либо холопы; видать, с топорами да баграми бежали, чтобы, значит, бревна раскатать, если что… Это ж потом поняли, что пожара нет.

– Да что же я это? Своих не признала! – продолжала сокрушаться Арина.

– Нашла о чем горевать! – фыркнула Верка. – Нешто Макар не понимает? Ты же и нашу Любаву спасала, а не дурью маялась! – Она вдруг посерьезнела, встала и земно поклонилась никак не ожидавшей того Анне:

– Спасибо тебе от нас с мужем и поклон низкий за дочку нашу единственную, за Любаву; в хороших она руках. Убедилась я нынче – наставница Арина, случись что, собой пожертвует, а ее спасет. И научить может многому… – И тут же задорно подмигнула Арине. – И не кручинься, что не в себе была, с новиками случается иной раз, уж ты мне поверь.

– Разве можно за всякое дело, как пес за кость, хвататься? – поддержала подругу Вея. – Конечно, надорвалась! Поди, ночами еще и читаешь. – Она кивнула на лежащую на столе книгу в запачканном сажей переплете. – За попами в книжной грамоте все равно не угонишься!

Арина удивленно взглянула на нее:

– Так я же наставница, негоже мне чего-то хуже девок уметь.

– Ну ты прям как мой Сенька! – улыбнулась Анна, вспоминая, как однажды в ратнинской усадьбе, улучив момент, когда они могли поговорить вдвоем, без посторонних, к ней пришел со своим горем младший сын Семен. – Бог ему голоса не дал, как петь примется, так хоть уши затыкай. Ну вы в церкви и сами небось слышали.

– Да уж, – неожиданно хихикнула Ульяна. – Отец Михаил, уж на что чадолюбив и терпелив, и то не выдержал… Сенечка-то старается изо всех сил, голосит громко, а отче аж за сердце хватается, как его слышит, и в лице меняется…

– Вот-вот, – кивнула Анна. – Отче ему петь в церкви запретил, от греха подальше, а Сенька из-за этого расстроился не на шутку. Его же Мишаня урядником поставил над такими же мальцами, обещал, как из похода вернется, и их в крепость для учебы забрать. Ну так мой младшенький и извелся: урядник, говорит, должен лучше всех все делать, и петь, значит, тоже. А этой беде старанием не поможешь, раз медведь на ухо наступил. Прямо горе великое; жаловался, неужто ему из-за такой малости не судьба хорошим урядником стать? – Анна тихонько засмеялась. – Вот и пришлось ему объяснить, что для воинского начальника пение не самое главное. В воинском умении всех превзойти невозможно. Вот хоть Корнея Агеича взять: есть в сотне воины, которые способнее его что-то делают. Андрей, сами видели, с кнутом мастер; Лука и его десяток – лучники знатные, а воевода тем силен, что может их всех правильно к делу приспособить.

И Мишаню Сеньке в пример привела: он же за Кузьмой в кузне угнаться не пытается или за Матвеем в лекарском деле. Хоть и важны эти занятия, но не для всех, а для самого воинского начальника они не главные. Для него нужнее своих людей как следует знать, понять, у кого к чему призвание, того и определить на место, где каждый общему делу наибольшую пользу принесет. А сам если и старается быть впереди, так в том, что для воина наипервейшее – в умении сражаться.

Анна тогда удивилась, как складно она это Сеньке объясняла, а заодно поняла, что и сама о том же все время думала. Вот вопрос сына и оказался кстати: стремясь ему помочь, и для себя все по местам поставила. Только, оказывается, не до конца научилась это знание на деле применять. Вот и Аринин пример о том же говорит. Но этого Анна уже поминать не стала, а только поглядела на свою смущенную помощницу с легкой насмешкой:

– Вот уж не ждала, что ты с моим Сенькой сравняешься!

Арина только растерянно хихикнула в ответ.

«Ну, уже хорошо, приходит в себя бабонька».

– Так я же своей тут стать хочу, – совсем по-детски призналась она. – Вот и стараюсь…

– Да стараешься-то ты хорошо, – кивнула Анна. – Только торопишься больно. Время не обгонишь, как ни старайся, а тут только оно и поможет. Разве за неполный месяц можно все постичь? Ты еще не поняла толком, что надо, а уже жилы рвешь и переживаешь, что не получается! И без того больше сделала, чем любая другая на твоем месте. Так же и с умением.

Анна ненадолго задумалась, прикидывая, как точнее объяснить Арине то, что и сама до конца не понимала.

– Как Сеньке, я тебе ответить не могу, в наставническом деле и не поймешь порой, что главнее, но вот что скажу… Всем нам Господь дает какой-нибудь дар. Бывает, маленький он совсем, и не заметен, но есть непременно. Скрывать его или отказываться от него – грех, но и в другую крайность впадать, жадничать и под себя все грести тоже не дело. Нельзя во всем лучше всех быть, не получится. Надорвешься. Вот у Софьи нашей, например, к шитью дар, и превзойти ее в этом даже не пытайся. Господь рассудил, что ей это нужнее, а значит, ты не с ней, а с Господом спорить берешься… Тебя-то саму Он и так уже наградил многим, чего другим не дадено. Одно то, как ты людей можешь прозревать, – великий дар. Про Андрея и не говорю, но ведь и Анютку ты как увидела – я, мать, не смогла ее разглядеть! – в голосе боярыни послышалась было горечь, но она сумела ее подавить и продолжила, воодушевленная только что открывшейся ей истиной. – Вот это и есть самое ценное, этому и девиц наших надо учить – людей понимать даже лучше, чем они сами себя понять могут. Вот в чем наша главная бабья сила, а не в том, чтобы кулаками махать.

– А и правда! – встрепенулась молчавшая до сих пор Плава. – В каждом что-то свое есть … вон девчонка одна, Галка… ты, Анна Павловна… и ты Арина, – добавила она, взглянув на молодую наставницу, – приглядитесь к ней. Она у меня на кухне частенько отирается. Да не без дела – иной раз такое придумает… А если что готовит, то вроде и все, как я сама сделала бы, а вкус… словно туда заморских трав каких или еще чего насыпали – не узнать! Не поверила бы, кабы сама не видела! Как-то я соли насыпала, да закрутилась, забыла, хотела второй раз посолить, а она мне и говорит – соленое уже! А ведь только вошла – не могла видеть. Я спрашиваю, как ты догадалась-то? А она в ответ только плечами пожала: по запаху, мол…

– А у моего Стерва к лесу дар, – улыбнулась Вея. – Ну прям будто он с ним в родстве. Так все живое понимает и чувствует – на него у нас некоторые косились. Говорили, что он ряд с духами лесными заключил, но это все пустая болтовня, от зависти. Охотой-то многие жили, а так не могли. И старшему моему это передалось.

«Так ведь и у тебя самой тоже дар немалый – жизнью мужа, как своей, жить. Не всякой жене это дано. Вон и сейчас, кто о чем, а ты о своем Стерве вспомнила.

А у Верки тогда что? Болтушка она, конечно, каких поискать, только ведь как ее жизнь ни била, а внутреннего огня не погасила. Она и сама выстояла, и других своей живостью всегда поддержит. Как она сегодня во дворе… вмиг своей шуткой про Макара всех от мрачных мыслей отвлекла…»

Размышления Анны прервала Плава. Повариха на протяжении всего разговора поглядывала на боярыню, будто никак не могла решиться на что-то.

– Может, и не ко времени сейчас, но уж скажу… Гляжу я на девиц ваших и вот думаю: а нельзя ли и Раду мою… с младшими? – Всегда уверенную в себе повариху как подменили. – Ну выучится чему или нет – там посмотрим, но ей при девичьем десятке спокойней будет. Они всегда у вас под надзором и всегда вместе. А то она так и сидит безвылазно дома, боится без меня нос высунуть…

– Давно бы сказала, – удивилась Анна. – Чего молчала-то? Приводи, конечно.

«А ведь и остальные наставники скоро семьи в крепость перевезут… Вон хотя бы Вея своих младших. Что ж им, без призору по воинской крепости бегать? Мальцов, пока в возраст не войдут, можно, как Сеньку, учить, а совсем маленьких надо нам сюда брать. И девки с ними заниматься начнут, как в любой семье принято, и дети под присмотром будут. Надо подумать…»

Да, подумать Анне было о чем. Про Сеньку помянула, а сама-то? Давно замечала ведь, что с помощницей не все ладно, словно нарочно бабонька себя изнуряла и суетилась излишне, под глазами темные тени залегли. Пожалуй, и не спит вовсе, с нее станется.

«Эх, матушка, и тут ты проворонила! Будто не знаешь, каково пришлым поначалу! Сама же все пережила. Арине и без того столько досталось, что не всякий муж выдержит, да и тут пришлось сразу в новое, непонятное вживаться. Она в себе все держала, слезинки не уронила, а это еще хуже. Давно надо было ее разговорить; не мне, так хоть кому из баб выплакалась бы, сразу полегчало – у нас слезы лучше любого зелья душевную боль утоляют. А тебе все некогда! Дождалась, пока нарыв сам прорвался, тоже мне, боярыня! Вот чем надо озаботиться в первую очередь, а не на стену лезть. Прав Аристарх, ох прав…»

При воспоминании о приезде ратнинского старосты Анна аж губу закусила.

Тем утром она, хоть и не без сомнений – как-то в чудных портах на люди показаться, – решила не откладывать задуманный после давешнего разговора с Нилом осмотр крепостной стены. Уж чего там увидит, и сама не знала, но надо было как-то разбираться. Несколько месяцев назад, когда Мишаня рассказывал матери про новые платья, среди прочего упомянул и одежку, которая со стороны от юбки не отличалась. На самом-то деле это были просто широченные порты – такие свободные, что их складки спадали вниз, как у юбки, и позволяли бабе по-мужски в седле сидеть. После некоторых колебаний Анна сочла, что в таком наряде вполне возможно и по высоким помостам ходить, и по лестницам подниматься, не беспокоясь о том, что снизу на нее пялятся многочисленные отроки. Отчасти решимости примерить столь неподобающее бабе одеяние ей добавила Арина – младшая наставница в таких же портах бестрепетно с девками и стрельбой, и рукопашным боем занималась. Вот и Анна отважилась.

А толку-то! Не успела она от девичьей отойти, как запыхавшийся дневальный доложил, что приехал Аристарх, да не один, а с Кузькой и его помощниками. Оказывается, еще ночью племянник с четырьмя отроками переняли из ночного лошадей да погнали в Ратное за каким-то делом. Ну поехали и ладно, мало ли что Кузьме понадобилось у отца в кузне, но то, что их назад Аристарх сам не поленился в такую-то даль сопроводить, вызывало весьма тревожные мысли. Обеспокоенная Анна и про порты, что на ней надеты, забыла. Некогда переодеваться – так и поспешила к воротам.

Аристарх же при виде ее только хмыкнул. Соскочил с коня, бросил поводья подоспевшим дежурным, взмахом руки отослал прибывших с ним хмурых отроков и Кузьму, у которого подозрительно припухла и покраснела левая половина физиономии, и одарил боярыню таким взглядом, что у той, как у нашкодившей девчонки, уши запылали – спасибо, под повоем не видно. Но пришлось стерпеть – не впервой. Взгляд – пустяк, и не такое вынесла когда-то.