Отрок. Бешеный Лис (Часть 3-4)

Кукла вспыхнула сразу. Мишка вдавил ее в самый жар, нагреб углей сверху и несколько раз качнул мехи.

— Дядя Лавр, тетю Таню не корежило, не корчило?

— Нет.

— А куклу корежило. Значит, колдовская связь между ними разорвана. Все. Поставьте свечки к иконе Богородицы и… Совет да любовь!

Лавр и Татьяна, как по команде обернулись друг к другу. Лавр прижал жену к груди, потерся щекой о ее головной платок.

— Танюша…

— Ладо мой…

Может ли хоть что-то на свете сравниться с ТАКИМ сиянием женских глаз? В нем все: и благодарность, и обещание и награда и ожидание… Приказ и просьба, требовательность и покорность, грех и благодать, сила и беспомощность, надежда и самоотречение… Кто-нибудь, когда-нибудь сумел пересчитать компоненты, составляющие понятия Любовь и Счастье? И, если ты не просто «М» в графе «пол», а действительно мужчина, нет цены, которая оказалась бы слишком велика за один такой взгляд. Отдать все — пустой набор слов. Отдать то чего нет, и не могло бы быть, если бы не эти глаза…

«Ну до чего же приятно смотреть на вас, прямо молодожены. Блин, аж слеза наворачивается… Э! А чего это я?..»

В глазах вдруг поплыло, Мишку крепенько тряхнуло и он понял, что лежит на полу, неудобно подвернув под себя руку. А потом стало темно. Истошного женского вопля: «Мишаня-а-а!!!» — он уже не услышал.

* * *

— …И все с молитвой Божьей, с крестным знамением. А потом хвать ее клещами и в горн. Она стонет, корчится, а Мишаня держит ее клещами и кричит: «Изыди нечистая, отринься от подобного!»

Голос тетки Татьяны звучал вдохновенно, чувствовалось, что рассказ воспроизводится уже не в первый раз, постепенно обрастая все новыми красочными подробностями.

— Так и сгорела, даже пепла не осталось. А Мишаня говорит: «Все. Ставьте свечки, благодарите заступницу нашу Небесную». А потом вдруг побледнел весь и упал.

Мишка приоткрыл глаза. В горнице у его постели собрался целый консилиум. Лекарка Настена, почему-то, с очень сердитым лицом, мать с лицом заплаканным, дед с лицом опухшим после вчерашнего праздничного ужина, отец Михаил с ликом бледным и болезненным, под ручку (с ума сойти!) с теткой Аленой. Правда поддерживал не он даму, а дама его. Где-то на заднем плане маячила Юлька.

Отец Михаил первым заметил, что Мишка открыл глаза.

— Миша, Мишенька, узнаешь меня?

— Узнаю, отче.

— Миша, прости, я обязан тебя испытать. Перекрестись.

Мишка, удивляясь собственной слабости, обмахнул себя крестом и непослушными губами произнес первые строки Символа Веры.

— «Верую въ единого Бога Отца, Вседръжителя, Творца небу и земли и видимыимъ и невидимыимъ».

Монах извлек откуда-то кропило и брызнул на Мишку святой водой.

— Аллилуйя! Чист отрок! Слава Богу!

— Ну и чего, спрашивается, всполошились? — Сердито пробурчала Настена. — Я же сразу сказала: нет в нем тьмы. Не могло ничего на него перекинуться, заклятье-то на Татьяну было.

Стало понятно, отчего Настена выглядит такой сердитой — старые счеты с попами. Отец Михаил, видимо вообразил, что нечистый дух мог переселиться из куклы в Мишку.

«Опять, блин, спасает не тонущего. Прямо, как в старом анекдоте: „Дурак, живу я здесь!“».

— А теперь, ступайте-ка все отсюда, — скомандовала Настена — с душой у парня все в порядке, а я телом займусь — вон, зеленый весь, как лягушка, руками еле шевелит. Ступайте!

Все потянулись в двери, отец Михаил попробовал, было, поупираться, но Алена, похоже, даже не заметила его усилий. Все, наконец, вышли, только Юлька осталась стоять у стены с выражением на лице, более подходящим гладиатору, вышедшему на арену, чтобы победить или умереть.

— Ну чего набычилась? — Обратилась Настена к дочери. — Не гоню же, наоборот: ты лечить и будешь. Видишь: дружок твой силы все растратил, пустой почти.

— Так уж и мой…

— Ну, не мой же? — Настена повернулась к Мишке. — Ты что натворил, дурень? Не мог мне сказать? Устроил тут тарарам.

— Не должно было быть тарарама, тетя Настена, куклу-то я сам сделал, только иглу у волхва взял, да и без иглы бы мог. Помнишь, ты объясняла, что наговор сам по себе ничего не лечит, надо, чтобы больной в него верил. Значит, и кукла, сама по себе, просто куча тряпок, но тетка Татьяна в нее верила, вот и подействовало.

— Умница ты, Михайла, молодец, верно догадался… А, все равно, дурак!

— Как это?

— Так это! Ты каким местом меня тогда слушал? Я с чего тогда начинала? Не с того, что больной верить должен, а с того, что лекарь должен верить и себя в нужное состояние привести.

— Я не верил, я знал.

— А разница-то? Знание это, просто, самая сильная вера, вот и все. Ты знал и тебе ничего с собой делать не надо было, Татьяна верила (не столько тебе, кстати, сколько кукле), потому у тебя все и вышло.

— А что же тогда со мной случилось?

— Вот! Об этом и речь! Ты что у Татьяны лечил?

— Я не лечил, я заклятье снимал!