Отрок. Ближний круг

Настена замолчала, словно раздумывая: все ли, что требовалось, сказано и правильно ли поняла ее дочка? Все-таки неполные тринадцать лет, хотя по остроте ума и, пусть специфическому, жизненному опыту Юлька опережала сверстниц года на два-три. Все равно ребенок, в котором, впрочем, уже угадываются черты будущей женщины, не столько по внешности, сколько по повадке и вовсе не детским интересам. И женщина эта будет – Настена чувствовала – сильнее, жестче своей матери, решительнее и… беспощаднее к себе и к другим. В покойную прабабку – не столько лекарка, сколько ведунья, жрица Макоши, стоявшей когда-то чуть ли не выше остальных славянских богов, способной урезонить громыхалу Перуна и поспорить с самой Мореной. Добрая-то, Макошь, добрая, даже всеблагая, но, когда надо, могла все – вообще все! Тот же Велес поглядывал на Макошь из своего подземного царства со смесью опаски и уважения. Давно это было, очень давно… Но и теперь в скотьих делах Макошь домашней скотиной повелевает в большей степени, чем Велес.

– Мам! – перебила Настенины размышления Юлька. – А кто ж теперь-то у нас Добродея?

– Нету, – Настена вздохнула и развела руками. – Старухи все перемерли, Аграфена, жена Корзня, которую следующей Добродеей видели, еще раньше умерла, а Марфу, которая тоже могла бы, Михайловы отроки убили. Правильно, кстати, убили – если не смогла мужа от бунта удержать, то какая же из нее Добродея?

– А старостиха Беляна?

– Умна, хозяйственна, по возрасту самая старшая из ратнинских баб… но суетна, мелочна. Так-то незаметно, но если вдруг что-то неожиданное случается и думать быстро надо, тут-то все и вылезает. Аристарх ее иногда, как пугливую лошадь, окорачивает. Нет, не годится.

– А другие? Ты, вот, поминала: вдову Феодору, Любаву – жену десятника Фомы, Минькину мать…

– Феодора… не знаю. Чем-то она светлых богов прогневила или… Христа. Чтобы так жизнь бабу била… просто так не бывает. Ты погляди: мужа и среднего сына в один день в бою убили, старший сын ратником не стал – с детства с клюкой шкандыбает, а в сырую погоду – так и на костылях, родители в моровое поветрие преставились, уже второй внук подряд до года не доживает. Нет, держится она хорошо, горю себя сломить не дозволяет – за то и уважают ее. Но я-то вижу: зимняя вода у нее в глазах, и на кладбище чаще… чаще разумного ходит.

Любава могла бы, но… – Настена невесело усмехнулась. – Вишь, как выходит, Гуня: у каждой свое «но» имеется. За Фомой у Любавы уже второе замужество, и она на четыре года старше мужа. Сейчас-то ничего – Фома заматерел, седые волосы в бороде проклюнулись, а раньше очень заметно было. И как-то она очень уж в мужние дела вошла: вот повздорил Фома с Корзнем, и Любава на всех Лисовинов исподлобья смотрит. Порой до смешного доходит, мужа в краску перед другими вгоняет. Недавно принесла Лавру в кузню мужнину кольчугу – несколько колец попорченных на подоле заменить. Разве ж это дело – вместо мужа за оружием следить? Сыновья, уже женатые, чуть не в голос воют, так она их материнскими заботами извела. Невесток как девчонок-неумех… Привыкла старшей в семье быть, ничего не поделаешь, но, если меры в чем-то одном не знаешь, то не знаешь ее и во всем. Так-то!

– А Минькина мать?

– Медвяна… э-э, Анна-то? Может! Молода пока, но лет через десять-пятнадцать сможет, вернее смогла бы, но… Вот видишь: и здесь свое «но». За чужака она замуж выходит. Сама пришлая, хоть и сумела стать своей, и замуж за пришлого пойдет. Пойдет, пойдет! – отреагировала Настена на легкое шевеление дочери. – Сама же рядом с ними живешь, все видишь.

– Ага, тетка Анна прямо расцвела вся, лет на десять помолодела, а дядька Алексей… он такой… он весь… как глянет… – Юлька явно затруднилась с подбором эпитетов.

– Умен, силен, крут… – Настена Юлькиных затруднений не испытывала, – … жизнью битый, но не сломанный, ликом и статью истинно Перун в молодости!

– В какой молодости, мама? У него половина волос седая!

– Э-э-э, дочка, бывают седины, которые не старят, а красят…

– Ма-а-ма! Да ты никак сама в него…

– Дури-то не болтай! – оборвала Юльку Настена и тут же устыдилась горячности, с которой прикрикнула на дочь. Сама по себе эта горячность говорила больше, чем слова, и не только Юльке, но и самой Настене. И уж совсем затосковала лекарка, когда поняла вдруг, что оправдывается. – Влюбилась – не влюбилась, а… оценила… по достоинству. К тому ж лучше других умственное и телесное здоровье вижу… Да и не старуха я, в конце-то концов, на год моложе Аньки!

– Ой, мамочка…

– Да не ойкай ты! Не бойся, глаза выцарапывать мы с Анькой друг дружке не будем, еще не хватало из-за козла этого! Рудный Воевода, руки по локоть в крови, семью не сберег, в бегах, как тать, обретается, у бабы под подолом от бед упрятался!..