Отрок московский

Если верить бабкиным сказкам, так должен выглядеть каукас[54] – существо безобидное, относимое некоторыми к нечисти, а на самом деле не только не враждебное к людям, но и дружелюбное, частенько оказывающее услуги. Как и барздуки, живущие под корнями деревьев и варящие там пиво. Они, конечно, не прочь подшутить над одиноким путником, поводить его по лесу, но, в конце концов, отпускают его и даже могут что-то подарить на память, будто бы с извинениями за шалость. А каукас – и вовсе незаменим в доме. Чтоб мыши слишком много воли не набрали, чтобы молоко не скисало, хлеб не черствел… Хранитель домашнего очага, неразделимый с уютом и теплом родного жилища. Потому Вилкас и удивился, когда домовик появился посреди воинского стана в заснеженном лесу. Выбрался, деловито потоптался по снегу, будто бы разминая ноги (да и немудрено, если подумать, – попробуй, посиди в кукле, узнаешь, как все конечности затекут!), похлопал ладонями по бокам. После принялся туда-сюда ходить вокруг торока с запасом еды. Принюхивался и вздыхал.

Литвин запомнил страдания каукаса и на следующую ночь, отломив кусочек хлеба, положил его рядом с собой. Домовик вновь появился. Радостно потирая ручки, схватил подношение, прожевал, смахнул крошки с бороды. Забормотал, прохаживаясь взад-вперед: «Волчок – мальчишка добрый, хороший… Не бросил дедушку-домового. Хочет Никитшу разыскать. Не знает только, что нету его на этой дороге. На полдень едучи, не найдешь Никитшу, не получится. Удаляется он, я чую…»

Проснувшись, Вилкас насел на Семена Акинфовича, уговаривая его повернуть на север. Боярин молчал, слушал, качал головой, а потом не выдержал, высказал все. Что и так терпит сверх меры надоедливого и норовистого литвина. Что ему не чьих-то там друзей нужно разыскивать, а выполнять приказ княжеский. Что они задержались сверх меры в Смоленске, а москвичи не дремлют и с каждым днем уходят вперед все дальше и дальше. Что только последний дурак может, стараясь попасть во Вроцлав, ехать на Витебск или Вильно. Тем паче что дружинники Юрия Даниловича идут по приметам и дорогу знают, а ему, Семену, нужно скакать «наобум Лазаря…». Махнул рукой и в очередной раз ускакал разминать аргамака.

А Вилкас здорово задумался, стоит ли продолжать путь вместе с тверичами? Получается, что он бросил друзей в беде. Сам-то устроился как нельзя лучше – сытый и довольный, да при вооруженном отряде, на который разбойники вряд ли сунутся. А Никита с Уланом едут куда-то без помощи и поддержки, и еще неизвестно – по своей воле или нет? Как всегда, погрузившись в собственные мысли, литвин вытащил из торока канклес и запел:

Stakles trinkejo, drobes blizgejo,
O merguzele graziai dainavo.

Zagrelt nauja, jauteliai palsi,
O bernuzelis kai dobilelis.

Вот тут на него насел Пантелеймон, не терпевший песни литвина не так из-за отсутствия у того умения, как из-за нелюбви к любой речи, кроме русской. Этим он сильно отличался от прочих тверичей, которым, в общем-то, было все равно, лишь бы человек хороший.

Вилкас стукнул пятками пегого конька жмудской породы – коротконогого, толстошеего, но послушного и выносливого, – и, прибавив рыси, опередил спорящих дружинников. Поэтому он первым из отряда увидел поднятую руку Семена Акинфовича: знак быть наготове. Неужто боярин какую-то опасность углядел?

Литвин быстро сунул гусли в мешок, отцепил от седла тяжелую палицу, с какой управлялся лучше, чем с каким бы то ни было оружием, повернувшись к Пантюхе со Всемилом, вполголоса окликнул их:

– Начеку будьте! Других предупреди!

А сам подскакал к боярину.

Темно-рыжий скалился в сторону жмудка и прижимал уши.

– Тихо, Исток, тихо, – похлопал его по шее Семен.

– Чего там? – спросил Вилкас. Хотя одного взгляда на протянувшуюся впереди дорогу оказалось достаточно, чтобы понять причину беспокойства. Навстречу им рысил десяток всадников. Без шлемов, но со щитами при седлах. А если присмотреться внимательнее, то можно было заметить притороченные луки и самострелы. Кто такие?

– Кто такие? – литвин высказал вопрос вслух.

– Да кто угодно может быть, – рассудительно ответил тверской боярин. – Народу нынче по дорогам Смоленщины немерено мотается.

«Это точно», – не мог не согласиться Вилкас.

Время сейчас такое, что ехать навстречу с вооруженным отрядом мог кто угодно. И смоляне, и витебцы, и Витеня люди.

Если уж дать себе труд задуматься, то нисколько не удивит и встреча с немцами, и с поляками, и с галичанами.