Отрок московский

– Как видишь, – не обиделся, что его прервали, князь. – Везут вроде как сокровища сухим путем, через Баварию да Швабию тайными тропами пробираясь. Само собой, посуху столько не провезешь, как по морю, но, я думаю, кусок лакомый. Вот Михайла Ярославич и нацелился его урвать по-легкому. Только Горазд ни сам в охрану к Семену не пошел, ни ученика-мальца не отдал. А послал его Ивана предупредить. Иван с Олексой Ратшичем головы ломали – как же так вышло, что рыцари одно говорят, а совсем иное делают. Жоффрея расспрашивали по всей строгости. Он сказал, что знать ничего не знает и ведать не ведает. Олекса Ратшич наш отряд снарядил, на перехват тверскому. Сынка своего, Емелю, во главе поставил, а чтобы глупостей не наделал, Любомира Ждановича, опытного и надежного дружинника, в помощники к нему определил. Вроде бы все хорошо, а только дней через десять прознал Иван, что и татары Ялвач-нойона про этот обоз осведомлены и тоже чамбул[101] навстречу отправили. Тогда Иван брата Жоффрея послал Емелю догнать, предупредить его об опасности и дальше вместе решать, как выкрутиться, чтобы этот обоз пришел в Москву, а не в Тверь, Рязань или Сарай-Берке. А с ним и двух отроков: ученика Горазда и татарчонка, весьма умелого в стрельбе из лука.

– Почему только двоих? – удивился посадник.

– Малым отрядом быстрее ехать, – быстро ответил за князя старик. – И скрытность важна тоже…

– Верно, – согласился Данилович. – Только вот какая беда… Через седмицу, как уехал Жоффрей, взяли в корчме пьяненького то ли немца, то ли литвина. Драку через дурную голову затеял с нашими купцами. Ну те и отходили его по-русски, от души. Уж не знаю, кому из стражников его зипун приглянулся. И Иван о том не пишет. Но в поле армяка его зашитую грамоту нашли. Брату Жоффрею де Тиссэ. С поклоном от Готфрида фон Роге, Великого магистра Ливонского Ордена.

– Пытали немца? – деловито осведомился Евсей.

– Не знаю… – едко ответил князь. – Иван сейчас в Москве за главного. А он – себе на уме. Мог пытать, а мог и отпустить подобру-поздорову.

– А что ж Иван Данилович еще пишет?

– Что пишет, что пишет… В конце приписал, что парнишки эти, с которыми Жоффрей в путь отправился, ушлые оба, и, вздумай рыцарь воду мутить, он ему не завидует. Больше ничего.

– И это все?

– Все, православные! Вот как, скажите на милость, мне с такими сподвижниками Москву к величию поднимать? Как к великому княжению стремиться?

– Изловить этого Жоффрея-Жихаря надобно, – рассудительно произнес старик.

– Так излови, Евсей Дружинич! – Лицо Юрия исказилось, словно от боли. – Излови! Христом Богом прошу, притащи мне эту гадюку хитрую на недоуздке. Уж я с ним поговорю!

– Ну, раз надо, княже, – хитро прищурился Евсей. – Раз надо, значит, поможем. Я полдюжины своих ловцов отправлю. Ты ж их знаешь – надо будет, в Рим пролезут и ту подушечку, на которую папа римский свою почечуйную задницу пристраивает, украдут. Но сам не поеду, не проси. Колени крутит – на погоду, видать. Да брюхом я что-то занедужил. Намедни цельный день из отхожего места не вылазил…

– Да тебя никто не неволит, – отмахнулся князь. Устало уперся локтями в колени, примостил подбородок на сложенные кулаки.

За окном вовсю разгулялась метелица. Хлопья снега кружили по ветру и таяли на черной, гладкой поверхности волховского стрежня. Так порой и надежда. Манит, манит, завлекает искристым переливом граней, а потом растворяется в будничной черноте.

Глава девятая

Студень 6815 года от Сотворения мира Верхний замок, Витебск

Витебск, по мнению Никиты, сильно отличался от русских городов. Ну, по крайней мере, от тех, что парню довелось повидать раньше: Москва, Смоленск, Можайск, Вязьма. Нет, вроде бы все на месте – храмы православные сияют куполами, люди ходят в шубах и армяках, в лаптях и опорках, русская речь слышна на улицах, а что-то не то чувствуется. Какой-то дух – то ли немецкий, то ли польский – пропитывал город и его обитателей от старшей дружины князя Ярослава до нищего на паперти. Взять хотя бы темницу, куда упекли его и Улан-мэргена по глупому обвинению в убийстве Мала. В Смоленске они сидели в деревянном порубе. Хоть и темно и сыро, а от стен исходило живое тепло, сосновый, едва уловимый, но все же присутствующий аромат. И сердце радовалось. Ну или не радовалось, зато хоть какое-то утешение было. «Холодная» в Верхнем замке на первый взгляд казалась просторнее и светлее, но, когда Никита понял, что стены ее каменные, сразу заскучал. У немецких рыцарей, что ли, научились витебчане? Или у них так часто сбегают узники, что нужно подклеты в камень одевать? Дальше – хуже. Куча соломы на полу только выглядела большой и мягкой, а на поверку оказалась сплошным гнильем. От бадейки, предназначенной для справления естественных надобностей, невыносимо смердело – какая-то сволочь, иначе и не скажешь, постаралась, а помыть никто не догадался. От окна, забранного толстыми корявыми прутьями, тянул сквозняк.