Отрок московский

А может, нужно начинать с себя? Ну под личину, машкару[121] заглядывать? Открыть душу, прежде всего, себе самому. Чего ты от жизни хочешь? Славы и почестей, страха и зависти? Или уважения и спокойной старости, когда знаешь, что ни разу не поступил против правды и совести. Не отрекся трижды, подобно Петру, до того как петух прокричит. Не вкладывал персты в раны. Не трусил, не предавал. Не лгал, не клеветал…

Эх, да чего там!

Парень махнул рукой и зашагал по обочине дороги, проваливаясь в снег по колено.

Улан-мэрген вздохнул, переглянулся с Вилкасом и дернул пегого за недоуздок. Татарин снег не сильно жаловал, да и сапоги у него были мягкие и легкие. Потому и старался он идти в колее – хоть и давненько проезжали по этому тракту сани, а все же не ошибешься, где накатанный след, а где целина.

Литвин пожал плечами, сбил на затылок мохнатую шапку и зашагал следом. Канклес он так и не выпустил из рук. Ударил по струнам и запел:

Pakalnej, pakalnej,
Pakalnej, pakalnej saulute tekejo,
Ten jauna mergele linelius raivejo.
Tra lia-lia, lia-lia lia,
Tra lia-lia, lia-lia lia,
Ten jauna mergele linelius raivejo.
Tra lia-lia, tra lia-lia,
Tra lia-lia lia lia![122]

Никита оглянулся на витебские стены. Куда же идти, куда путь держать?

– Эй, Никита-баатур! – Улан поравнялся с ним. – Что невеселый такой?

– А с чего мне радоваться?

– Это вам, татарам, легко. – Вилкас оборвал песню, не докончив припева. – Что наступать – вскачь нестись, что отступать – опять же коней гнать! А тут думать надо.

– О чем думать?

– Хоть Василиса ваша и противная девка, а негоже бросать ее без помощи, – как по писаному отвечал литвин. – Верно, Никита? Об этом закручинился?

– Угадал… – неохотно ответил ученик Горазда.

– А тут и угадывать нечего! У тебя все на лице намалевано. Разрываешься ты между службой и дружбой.

– Да кому она нужна, Василиса эта! – воскликнул Улан-мэрген. – Пусть пропадет – я не заплачу!

– Она тебя из поруба вытащила! – Никита едва не рычал, в который раз почувствовав злость из-за неосторожных слов ордынца.

– Я ее просил?

– Что ж ты не остался? Или когда тебе помогают – это одно, а когда ты помочь кому-то должен – тут уж десять раз подумать надо?

– А думать не надо, по-твоему? Мы даже не знаем, сама она поехала, по доброй воле, или увезли ее!

– Ага! И Мала сама зарезала!

– Я этого не говорил!

– Так думай головой, а не тем, чем в седле сидишь! Ее купец звал с собой ехать, когда мы за столом сидели?

Улан надулся и шагал молча.

Никита выпрыгнул на дорогу с обочины, преградив ему путь.

– Говори! Звал или нет? Ты же рядом сидел, как и я!

– Сидел… – Татарин отвел глаза.

– Ну так слышал?

– Слышал…

– И что она ответила?

– Отказалась, – понурился Улан.

– Так с чего бы ей передумать?

– Не знаю! Может, нас побоялась…

– Глупости говоришь! – ухмыльнулся Вилкас. – Побоялась! Свободные люди. Захотели – вместе поехали. Захотели – разбежались.

– Уж чего-чего, – добавил Никита, – а что мы не станем рыдать и уговаривать ее остаться, она наверняка знала.

– Значит, выкрали вашу княжну? – прищурился литвин.

– Значит, выкрали!

– А куда повезли?

– Мне откуда знать?

– Кто такой это Андраш Чак?

– Сказался купцом. А ведет себя будто боярин именитый. Королей ругал. Карла Роберта и этого, как его? А! Вацлава Пжемысловича. Так ругал, словно равный.

– О как! А куда ехал? Откуда?

– Не говорил.

– Он язык за зубами держал – лучше не надо! – звонко выкрикнул Улан. Пегий даже шарахнулся, натягивая повод. – Ни словечка лишнего!

– А ехал на север, – медленно проговорил Никита. – По Смоленскому тракту на Витебск. Значит, куда мог дальше?

– На Полоцк? – предположил Вилкас.

– Может, и на Полоцк…

– Нет, – продолжал рассуждать литвин. – На Полоцк нынче опасно ездить… Все знают, князь Витень хочет город воевать. Полочане сами его попросили.

– Я слышал, – кивнул парень. – Говорят, тамошний князь начал немцам кланяться. К тевтонцам да к ливонцам бояр засылать, переговоры вести.

– Во-во! – подхватил Вилкас. – Ты-то, брат Никита, издалече, всего не знаешь. Полочане – люди суровые. Сто лет назад они никому не кланялись, воевать ходили под Ригу и немцев били. Да и с той поры не помягчали. Только князь их, видать, с годами умом тронулся. Перед смертью завещал город рижскому архиепископу. Вот тут-то немцы и рады стараться – город заняли и давай свои порядки устанавливать! Но и полочане не лыком шиты. Быстро сообразили – заслали послов к литовскому князю Витеню, просить помощи. Тот, говорят, уже войска собрал достаточно, чтобы ливонцев из Полоцка вышибить.

– А полочанам не один пес – немцы или литва? – удивился Улан-мэрген, забывая о причине спора.

– Не один! – твердо ответил Никита. – Литовские князья – нашей веры, православной. А немцы всех на римский манер переделывают. Потому люди и недовольны.

– А купец Чак, – татарин почесал затылок, – он какой веры? Ты не заметил?