— Но Бог есть любовь! Прощение, милосердие… — Не то, чтобы Мишка был не согласен с дедом или им овладел вдруг дух противоречия, просто осторожное сомнение, как известно, заставляет собеседника раскрыться лучше, чем настырное любопытство. — Искренняя молитва не может остаться безответной…
— Вранье, поповские сказки! — неожиданно резко возразил дед.
— Но Иисус сказал…
— Знаю я, что он сказал. За это и поплатился!
— Ты хочешь сказать, что ОН позволил своего сына…
— Не позволил — приказал! Думаешь: толпа сама по себе кричала: «Распни его!»? Нет, ей было приказано.
— Но за что, деда?
— Не справился, взялся и не смог. Надо было прекращать, пока еще хуже не стало.
— С чем не справился?
— С изменением мира. Ты вот, Нагорную проповедь помянул… А ведь она — переиначивание десяти заповедей. В заповедях сказано: «Не убивай», а Иисус переиначил: за убийство — суд. Значит, убийство может быть оправдано?
— А разве не так? — Чем дальше, тем Мишке становилось интереснее.
— Так. — Кивнул дед. — Но Заповедь переиначена!
— И что ж в этом плохого?
— А то, что мир лучше не стал! Если уж ты взялся переиначивать сделанное Отцом Твоим, то сделай лучше. Если все осталось так же, то дело твое — бесполезно, а если стало хуже — вредно.
— Но сроки, деда! От сотворения мира до Рождества Христова прошло пять с половиной тысяч лет, а Христос прожил всего тридцать три года. Христос просто не успел!
— Всё он успел! — напористо утвердил дед. — Если дело неправильно начать, то и дальше проку не будет. А Иисус и за тридцать три года такого наворотил… Надо было прекращать! Обязательно!
— Да чего он наворотил-то?
— А то сам не знаешь? В Заповедях сказано, чтобы почитали родителей, а Иисус захотел, чтобы ради него отказывались от семьи. Это разве дело? Дураков и сумасшедших прославлял: «Блаженны нищие духом». А дальше уже и совсем дурь пошла: «Не противься злому», «Благословляйте проклинающих вас», «Молитесь за обижающих вас и гонящих вас». Мог такой мир стать лучше, чем сотворенный Отцом? Ни-ког-да! Надо было пресекать!
Дед резко взмахнул рукой, как бы подчеркивая несомненную необходимость названного действия.
— Значит, как Фаэтона?
— Кого?
— Греки в древности верили, что солнце — бог Гелиос, ежедневно объезжающий небесный свод на огненной колеснице. Сын Гелиоса Фаэтон взялся однажды проехать по небесному своду на отцовской колеснице, но не справился с норовистыми конями и опустился слишком низко. Вся земля могла сгореть. И тогда отец, чтобы спасти землю, метнул молнию, разбил огненную колесницу, но при этом убил и Фаэтона.
— И правильно сделал! — Дед прицелился указательным пальцем в Мишку. — То же самое, что и я тебе толкую: не допустил до беды, пресек.
— Пресек-то пресек, но христиан-то теперь чуть не пол мира!
Деда Мишкин тезис совершенно не смутил, он, как будто, даже обрадовался.
— Конечно! Ведь выгодно же! Не противься насилию, молись за обижающего! Это же как удобно хозяину рабов в узде держать! Ты думаешь я холопов крещу, только для того, чтобы отца Михаила порадовать? Да мне ж это на пользу! Но я сам врагов своих любить не собираюсь и подставлять левую щеку, получив по правой и не подумаю! И Бог-отец меня поймет, а Бог-сын… Он сам о себе всё сказал: «Блаженны нищие духом».
Дед прервал мишкины размышления неожиданным вопросом:
— А теперь, Михайла, ответь: если бы я тебя в Ратное сегодня не вызвал, сколько бы ты еще терпел?
— Ты это к чему, деда?
— А ты не понял? — Дед, подобно бабе, собирающейся устроить мужу скандал, упер руки в бока. — Ты ж тоже мир изменять взялся! Воинскую школу ты придумал? Ты! Лавку никифорову в Ратном — тоже ты. Войну эту… за умы — опять ты. Погоди, я еще не все сказал! — дед жестом пресек попытку Мишки что-нибудь ответить. — И ты теперь вот-вот станешь сотником! Властью! Я-то думал, что ты и вправду знаешь, что делаешь, а ты оказывается только терпел. Понял меня? Теперь можешь отвечать!