Отрок. Женское оружие

— И когда тебе наставники что-то говорят, учат чему-то или за что-то отчитывают, тоже так, правильно? Потому что не нравятся тебе их слова, слушать их неинтересно, а часто и неприятно совсем. А от того, что ты их наставлений не слышишь, ты и делаешь все невпопад, они еще больше сердятся, а ты их еще меньше слушать хочешь. Вот и получается, что ты не глупая вовсе, а просто не слышишь их. Не слышишь да и не слушаешь, оттого и все твои беды. А когда тебя никто не ругает и не сердится, так ты очень даже приметливая и смышленая становишься. Как ты мне про Сучка и брата рассказывала — все приметила и оценила правильно.

— Ну так этак и каждый бы… чего тут хитрого? — В голосе Аньки явственно сквозило разочарование. — Про них-то я и так знаю, а вот кабы так, как ты, — поглядела и сразу сказала все… Вон хоть про ту бабу я уже и не скажу ничего. Знаю только, что холопка новая на кухне. Я в Ратном ее и не видела, а сюда ее всего неделю как прислали. — Анька кивнула на молодую холопку, идущую куда-то по двору с корзиной. Аринка вспомнила, что именно она крутилась на кухне у Плавы с двумя другими молодухами, даже имя вспомнила — Евдоха.

— Так ли уж ничего? — улыбнулась Аринка. — Ну-ка, давай проверим…

Тем временем Евдоха поравнялась со Швырком, который только что огреб по спине той самой рейкой, которую мастер Нил все это время держал в руках. Сам же мастер, отведя душу, сплюнул себе под ноги и поспешно скрылся за углом, погрозив Швырку на прощание — видно, спешил куда-то и пока что отложил подробное разбирательство со своим подручным.

— Ты ведь уже начала про нее рассказывать — бабой назвала, не девкой. Почему?

— Как это почему? У нее же волосы закрыты — значит, была она замужем.

— Верно. А почему была?

— А потому что матушка говорила, что сюда только вдов прислали.

— То, что вспомнила это, молодец, но ты лучше на ее одежду посмотри внимательнее. По одежде можешь сказать, долго она замужем была или нет?

— Ну-у, понева у нее яркая, пестрая… Ой, у женщины же, чем темнее понева, тем она старше… ой, наоборот, чем старше, тем понева темнее. Я слыхала, как в Ратном бабы про матушку говорили, что ей уже пора в печальной поневе ходить, а она… — Анька запнулась, но Аринка, словно не замечая ее заминки, заметила:

— Погоди-погоди… забыла? При чем тут матушка да бабы ратнинские? Ты же вот про эту молодуху знать хочешь? Тогда все прочее из головы выкини, лишнее оно. Да и про нее говори только то, что видишь.

— Значит, не очень долго замужем, — продолжила Анька.

— А дети у нее есть?

— Есть, наверное. Знаки, что у нее на рубахе вышиты, похожи на те, что у нас в Ратном молодые матери на своей одежде носят. Только знаки-то все равно не совсем такие, как у нас, Куньево-то вовсе в глуши стояло, в лесах.

— Вот видишь, в точности понять, кто перед тобой, можно, только если хорошо знаешь все знаки, что в разных местах на одежде встречаются. А то у стороннего человека иной раз и не разберешь ничего. И все-таки — что еще ты в ее одежде прочитать смогла? — продолжала урок Аринка.

— Ну-у… не все дети у нее выжили, — неуверенно предположила девчонка.

— А это ты как узнала?

— У нее в вышивке черный цвет есть. Был бы белый — значит, родители умерли…

«А я по нашим родителям траурные рубахи справить ни брату, ни сестренкам, ни себе еще не успела…»

— Все правильно говоришь, Аннушка. Видишь, как много ты про эту холопку рассказать смогла.

«Хорошо, не все ты видишь. Я-то много чего могла бы добавить про этих двоих, не просто так они переглянулись и словами перекинулись. Вон он как откровенно на нее смотрит, приосанился и про мастера забыл, да и она… И оба друг перед другом прямо кричат для понимающего человека о плотском желании. Ну и бог им в помощь, дело молодое. А девчонке про то пока знать и не надобно».

Анька оказалась неожиданно хорошей провожатой. Про крепость она, как выяснилось, знала многое: где пролезть между досками, чтобы оказаться в потаенном уголке да посидеть вдали от чужих взглядов на кем-то заботливо положенном бревнышке; где лучше не ходить, чтоб не свалиться в закиданную мусором яму, что устроили артельщики; откуда, оставаясь невидимой, можно при случае и подглядеть за тем, что делается на плацу или возле девичьей избы. А по дороге и про обитателей крепости рассказывала — про тех, кто к слову пришелся. Помянула, кстати, зазнобу Михайлы, которой сейчас в крепости не было, ту самую лекарку Юльку, о которой Аринке уже говорили братья, да и боярыня утром.

— Ведьма она, — убежденно сказала Анька, поежившись; видно было, что особой любви к лекарке она не питает. — И чего Минька в ней нашел? Ни кожи, ни рожи, а как засядут вдвоем где-нибудь — и воркуют, и воркуют, а Минька потом благостный такой… Опаивает она Миньку, вот те крест! Он за нее кого хочешь порвет… И возле лекарской избы сидит, ее дожидаясь, а она все не выходит. Ну дурак дураком.

— Но она и вправду лечить способна или только так называется, что лекарка?