Отрубленная голова

— Нет, конечно, нет, — поспешил я ее успокоить. — Я не видел Палмера, да если бы и видел, то ничего бы не сказал. — Похоже, что Палмера страшно волновало, не проболтался ли я Антонии. Эта мысль меня даже обрадовала.

До меня дошло, что снаружи уже некоторое время доносится какой-то шелестящий звук. Он сделался громче, и я повернулся к окну. На улице начался дождь. Взглянув на серо-желтое небо, я увидел, что давно рассвело. Я снова посмотрел на испуганную Антонию. В гостиной было уныло и мрачно, как в тюремной камере.

— Вероятно, он сходит с ума, — произнесла она. — Мартин, тебе известно, что его мать была ненормальной?

— Нет, я не знал, — отозвался я. — Неужели? Это любопытно.

— Он лишь недавно сказал мне об этом, — пояснила Антония. — На прошлой неделе, перед тем как… — Она зарыдала, вытерла лицо платком и вновь принялась плакать.

Я стоял, опустив руки в карманы халата, и наблюдал, как она плачет. Мне было жаль ее, но только потому, что мы очутились в сходной ситуации и столкнулись с одинаковыми проблемами.

— Значит, Гонория Кляйн здесь? — спросил я.

— Я ненавижу эту женщину, — не удержалась Антония. — Она собиралась переехать в Кембридж, но раздумала и осталась здесь у нас в доме. У меня от нее мороз по коже.

— У меня тоже, — сказал я.

В дверь позвонили, и мы оба вздрогнули.

Я взглянул на Антонию. Она широко раскрытыми глазами следила, как я пошел открывать. Я пересек холл и двинулся к двери. Это были грузчики.

Я попросил их бросить куда-нибудь вещи и возвратился к Антонии. Она смотрелась в карманное зеркальце. Потом попудрила нос и, вытерев блестящие от слез щеки, сняла платок и устало вздохнула. Вид у нее был измученный.

— Дорогой, ну какой ты непрактичный, — упрекнула она меня. — Попроси их перенести вещи в комнаты.

Она чуточку успокоилась и начала договариваться с грузчиками. Через несколько минут в гостиной появились два великана. Они внесли письменный стол «Карлтон-хаус». На нем были сложены в кучу гравюры Одюбона. Я показал им, куда его поставить. Когда они ушли, я разрезал веревку, которой были связаны гравюры, и сложил их рядами у стены: буревестники, козодои, дятлы с золотистыми крыльями, Каролинские попугаи, алые танагры, совы с большими хохолками. Знакомые, но вырванные из привычной обстановки, вещи вызвали у меня грусть, словно я вспомнил покойника. Антония давала указания грузчикам, из холла до меня доносился ее голос. Что же это со мной за болезнь? Я смотрел на гравюры, но не мог сосредоточиться, словно смотрел сквозь них в другой мир. Гляди на ее грудь и на нее вполоборота мечтательным взором и молчи…

Антония вернулась в гостиную и закрыла дверь. В каждой руке она держала по фарфоровому мейсенскому попугайчику. Она водрузила их на каминную полку, разместив в разных концах.

— Вот и все, что нужно для этой комнаты. Я им уже все растолковала, — сообщила она. — А, гравюры с птицами, ты их взял. Я почему-то забыла, что они твои. — Она печально поглядела на них и сняла пальто.

— Мы особенно не задумывались, какие из вещей твои, а какие мои, правда? — проговорил я. — Но я их тебе верну.

— Нет-нет, — запротестовала она. — Я не хочу. Пусть твои вещи останутся у тебя.

— Но ты можешь помочь мне их правильно расставить, — предложил я. — Придешь как-нибудь?

Антония посмотрела на меня. Ее лицо сжалось, и она покачала головой, пытаясь что-то ответить. А потом воскликнула: «Мартин, я такая несчастная!», — застонала резко и пронзительно и тяжело опустилась на кровать, заходившую под ней ходуном. Я продолжал наблюдать за ней.

В дверь снова позвонили. Антония сразу перестала всхлипывать, как будто в ней повернулся выключатель. Когда я проходил мимо нее, она схватила меня за руку. Я на мгновение сжал ее руку, желая подбодрить, и направился в холл. У открытой двери маячил силуэт. Это был, конечно, Палмер.

Я ожидал его прихода с той минуты, как в доме появилась Антония, и ощутил невыразимое облегчение, увидев его высокую фигуру на пороге. Я не мог разглядеть его лица, но почувствовал, что мое собственное утратило какое-либо выражение. Однако меня обрадовал его приход.

— Антония здесь? — спросил Палмер. Его голос прозвучал грубо и отрывисто. Он явно волновался.

— Да. Ты хочешь ее видеть? — поинтересовался я.

— Я хочу забрать ее с собой, — сказал Палмер.

— В самом деле? — удивился я. — А если она не захочет идти?

Антония распахнула дверь гостиной. Свет упал на лицо Палмера, на четкую, прямую линию его рта и полузакрытые глаза. Это было лицо человека, находящегося в опасности, и я ощутил торжество.

— Входите, пожалуйста, — ясным голосом произнесла Антония.

На лестнице опять показались грузчики с китайскими чиппендейловскими креслами. Слышно было, как они с грохотом задели ими о перила. Я вернулся в гостиную, и Палмер последовал за мной. Я закрыл дверь, и мы посмотрели друг на друга.

— Антония, пойдем со мной, я очень тебя прошу, — обратился к ней Палмер. Он говорил холодно и как-то мертвенно. Я понял, что имела в виду Антония, утверждая, будто он стал другим человеком. Похоже, он был уверен, что я рассказал ей о случившемся в Кембридже.