Отрывочные наброски праздного путешественника

На следующий вечер путешествия — мы все сидели в курительной каюте в то время — он понемножку вмешался в общий разговор. Слово за слово он впал в автобиографическое настроение и результатом был следующий оригинальный рассказ…

История больного[4].

На вид мне лет шестьдесят и я кажусь женатым, но это только следствие моего болезненного состояния, так как в действительности я холост и мне только сорок один год. Вам трудно будет поверить, что я, представляющий из себя теперь только тень человека, два года тому назад был здоровым, дюжим детиной, человек стальной, настоящий атлет, а между чем это сущая правда. Но еще оригинальнее то обстоятельство, из-за которого я потерял здоровье. А потерял я его в одну зимнюю ночь, во время двухсотмильной поездки по железной дороге, помогая сберечь ящик с ружьями. Это совершенная истина и я расскажу вам в чем дело.

Я родом из Кливленда в Огайо. Однажды зимнею ночью, два года тому назад, я вернулся домой в страшную метель, как раз после сумерек. Первая вещь, которую я услышал, входя в дом, было известие, что мой дорогой товарищ и друг детства, Джон Гаккетт умер, накануне и что его последнее желание было, чтобы я перевез его тело к его бедным старым родителям, в Висконсин. Я был очень поражен и огорчен, но терять время в сожалениях было некогда, я должен был сейчас же отправляться. Я взял билетик с надписью: „Дьякон Леви Гаккетт, Вифлеем, Висконсин“ и поспешил на станцию, несмотря на страшную бурю. Прибыв туда, я разыскал описанный мне белый, сосновый ящик, прикрепил к нему записку гвоздями, посмотрел, как его в целости отнесли в багажный вагон, и затем побежал в буфет запастись сандвичами и сигарами. Вернувшись, я увидел, что мой ящик с гробом принесли и что вокруг него ходит какой-то молодой человек, рассматривает его с молотком, гвоздями и запиской в руках. Я был удивлен и озадачен. Он начал прибивать свой билетик, а я, в большом волнении, бросился в багажный вагон за объяснением. Но нет, ящик мой стоит на месте, его не трогали (дело в том, что я и не подозревал, какая произошла ошибка: я вез с собой ящик ружей, который этот молодой человек отправлял в Оружейное общество в Пеорию, в Иллинойс, а он захватил мой труп!» Как раз в эту минуту кондуктор крикнул: «Все по местам!» Я прыгнул в багажный вагон и комфортабельно уселся на тюке с ведрами. Багажный кондуктор был уже тут, за работой, полный человек, лет 50, с простым, честным, добродушным лицом и отпечатком свежести и бодрости на всей его особе.

Когда поезд уже тронулся, неизвестный человек впрыгнул в вагон и положил кулек очень старого и острого лимбургского сыру на мой ящик, то есть, я теперь знаю, что это был лимбургский сыр, а в то время, я еще во всю свою жизнь ни разу не слышал об этом продукте, а тем более не имел никакого понятия о его свойствах. Хорошо. Едем мы этой воробьиной ночью; буря бушует, мною овладевает уныние, сердце мое замирает, замирает, замирает… Старый кондуктор делает два, три коротких замечания относительно бури и вообще полярной погоды, пробует свои выдвижные двери, запирает их, закрывает окно, обходит кругом, поправляет все в вагоне, все время с самодовольным видом напевая: «Скоро, скоро, милый…» тихо и довольно фальшиво. Я сквозь морозный воздух начинаю чувствовать сквернейший и сильнейший запах. Это еще больше меня расстраивает, потому что я приписываю его моему бедному усопшему другу. Было что-то бесконечно горькое в этом трогательном бессловесном его напоминании о себе и трудно было удержаться от слез, кроме того я ужасно боялся, что кондуктор заметит его. Однако, он спокойно продолжал напевать, ничем не выражая, что замечает что-нибудь. За это я был ему очень благодарен. Благодарен, да, но далеко не спокоен. Я начинал чувствовать себя все хуже и хуже, так как запах усиливался с каждой минутой и все труднее становилось переносить его. Уставив вещи по своему вкусу, кондуктор достал дрова и жарко растопил печку. Это встревожило меня невыразимо, так как я не мог не сознавать, что это ошибка с его стороны. Я был уверен, что на моего бедного усопшего друга это произведет убийственное действие.

Томсон (кондуктора звали Томсоном) теперь начал ходить по всему вагону, останавливаясь перед всякой трещинкой, которую он заставлял вещами, замечая, что безразлично какая погода на воздухе, лишь бы нам было как можно удобнее. Я ничего не говорил, но был уверен, что он избрал неверный путь. Он распевал по-прежнему, а печка все накалялась и накалялась, в вагоне становилось все душнее и душнее; я чувствовал, что бледнею, меня начинало тошнить, но я страдал молча, не произнося ни слова. Скоро я заметил, что звуки «Скоро, скоро, милый…» постепенно ослабевают, наконец, затихли совсем. Водворилась зловещая тишина. Через несколько минут Томсон сказал;

— Пфа! Жалко, что нет корицы, я бы напихал ее в печку.