Отсчет пошел

— Ну… Догадывается. Прямо я ей, естественно, ничего не говорил. Кстати, нашли шофера, который так внезапно заболел?

— Да, он действительно заболел. Ногу себе сломал, мы проверили.

— Хорошо, хрен с ним. На, держи, передай Ксепу, это за две недели последние.

— Да ты у него все равно завтра будешь, отдал бы сам.

— Ну ладно, занесу, тут немного. До завтра.

— До завтра.

Что-то стало проясняться. Судя по всему, девушек продают в ночные клубы или что-то в этом роде. Почему Сну не звонит — непонятно. Скорее всего усыпляет бдительность наблюдателей. А может, просто ее лишили возможности бежать и позвонить. Держат некоторое время под запором, чтобы привыкла. Ну да ее не остановишь. Сбежит. С этим, слава Богу, все в порядке. Главное, рассуждать логически. Не надо эмоций, они могут разрушить любой план. Андрея и Снушку я им, конечно, не прощу, но все в порядке живой очереди.

Кселофонт Петрович, он же Keen, видимо, их начальник. Действительно, глупо было полагать, что такое чмо, как Михалыч, может хоть чем-то управлять. Его дело — девками заведовать. С деньгами и смазливой рожей это он может. Так, что же я должен сделать в первую очередь? Достать доказательства — и в ментуру. Как, аудиозапись сейчас является доказательством? А видео? Хрен его знает. Наверное, нет. Нужны документы. Они же так или иначе вынуждены вести бухгалтерию. Хорошо. Выясню планы Михалыча на завтра, заберусь к нему днем, когда его не будет, да и возьму что надо. Ключи у меня есть, пройду туда без проблем. Ксерокс в офисе стоит, сниму копии со всего, до чего смогу дотянуться, да ментам подарок сделаю. А Ксепа ихнего я приволоку в ту же ментовку готовенького. Не люблю, когда из меня делают лоха…

Конец записи 264754-Е

ГЛАВА 17

Через пятнадцать минут бешеной гонки беглецы остановились у обочины дороги, развороченной танковыми гусеницами.

— Приехали, — уныло констатировал Ен, безнадежно постучав пальцем по указателю уровня топлива, прочно застывшему на нуле. — Поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны.

Они спешились и, оставив бесполезный джип, двинулись пешком прямо на запад, к чеченской границе, уже давно превратившейся в незримую линию фронта. Это, казалось, вдохнуло новые силы в старого разведчика. Он бодро шагал, не отставая ни на шаг от своих спутников.

— Все повторяется, — говорил Магомедов на ходу, не поворачивая головы. — Кто бы мог подумать, что я сейчас, пол века спустя, вновь буду воевать бок о бок с Евгением Антоновым.

— Но тогда мой дед спас вашу жизнь, а теперь вы вернули долг его внуку, — ответил Ен. — И к тому же сейчас совсем другая война и другая граница.

— Да, ты прав, Женя, — вздохнул Магомедов. — Тогда было легко потому, что было ясно, кто твой друг, а кто — враг. А теперь… Я ведь и сам толком не знаю, правильно ли я поступил или же стал предателем.

— Вы поступили благородно, дядя Инал, — искренне сказал Ен. — Я этого никогда не забуду.

— Молод ты еще судить об этом, — усмехнулся старик. — Эта война не похожа на ту войну. Она гораздо страшнее.

— Почему? — спросил до сих пор молчаливо шагавший Воронцов.

— В этой войне нельзя быть совершенно правым. Как бы ты ни поступил, ты кого-нибудь предаешь — или своих соотечественников, или свою совесть. Я много пожил на этой земле и знаю, что она заслужила независимость. Но не просто независимость от России, а также независимость от всех дельцов, которые маскируют свою алчность и властолюбие под красивые и понятные лозунги. Сейчас они все объединились против России. А что потом? Потом они победят и тут же будут высматривать, кто урвал себе кусочек побольше и посытнее, кто пытается сожрать больше, чем способно вместить его брюхо. Тогда они перережут друг друга, и лишь затем Ичкерия сможет вновь стать свободной.

— Да замолчите вы, — пробурчал Хрущев, мрачно плетущийся сзади. — Свобода, демократия… Неужто до сих пор вы еще не сыты этим бредом, нужным только власти да оппозиции, чтобы переплевываться друг с другом? Все это, конечно, очень красиво, кто бы ни употреблял эти слова, но хоть кто-нибудь из вас видел свободу или демократию? То-то же… — И добавил насмешливо: — Ишь, философы…

— Заткнись, мудила, — спокойно сказал Воронцов.

— Как? Как ты меня назвал? — взвыл Хрущев. — А еще помощник мэра! Но имейте в виду, Степан, что долго вам в этой должности не гулять. Нет, вы только посмотрите — представитель власти, можно сказать, лицо города, и…

— Заткнись, — повторил Воронцов. — А то пристрелю.

— Это я тебе еще припомню, — прошипел господин пресс-секретарь и затих, глубоко упрятав руки в карманы пиджака.

Почти час они шли молча. Заслышав шум мотора, Ен свернул с дороги, и они, не меняя направления движения, теперь пробирались по невысокому подлеску, цепляясь одеждой за ветви деревьев. Особенно тяжело приходилось старику. Очевидно, на утренние приключения и стремительный марш-бросок ушли его последние силы. Сперва он еще бодрился, но затем начал спотыкаться и отставать. Наконец Магомедов не выдержал.

— Ен! — позвал он.