Отщепенец

– Бвана жадный, – машинально ответил Тумидус, вспомнив характеристику, которую однажды дал ему Папа Лусэро. Тогда эта характеристика спасла Тумидуса от домогательств Папиного семейства, и он надеялся на повторный эффект. – Бвана очень жадный. И вообще, какой я тебе бро?

Вудунёнок почесался в паху:

– Ты кричишь: «Папа! Папа!», – объяснил он, приплясывая на месте. – Если он тебе папа, значит, ты мне бро. Дай денег за науку. У тебя есть, я вижу, что есть.

– Отстань от бваны, Пунга, – донеслось с крыльца. – Будешь приставать, бвана возьмёт тебя в рабство. Видишь, у него орел в петлицах. Клюнет в задницу, станешь рабом.

Недоверчиво хмыкнув, Пунга нога за ногу свалил прочь.

– Чего надо? – без особой приязни спросил Папа Лусэро.

Как и в прошлый раз, он был в пижамной куртке без штанов. Выглядел карлик лучше, здоровее, что ли, но это могло оказаться и обманом зрения. Очки надежды – они такие, в них линзы не с теми диоптриями. Тумидус представил, как он сам выглядит для Папы, нет, не для Папы, Папа слепой, ну, скажем, для нахала Пунги: китель расстёгнут, галстук сполз, фуражка сбита на затылок. Хорош офицер, в какие очки ни глянь!

– Чего орёшь?

– Ору, – невпопад согласился Тумидус.

– Ты в курсе, который час? Полшестого утра, все спят.

– А я пьяный, – Тумидус блаженно улыбнулся. – Я их разбудил?

– Вижу, что пьяный. Полицию вызвать?

– Я их разбудил? – упорствовал военный трибун.

– Разбудишь их, как же… Вон, один Пунга вышел, и тот по нужде, – Папа указал на вудунёнка, справлявшего нужду в дальнем конце двора, под мастиковым деревом. – Зачем явился? С кем пил?

– С имперским наместником, – справедливо полагая, что конец – делу венец, Тумидус начал с ответа на второй вопрос. – Я пил бренди, он – мампоэр. Потом я пил мампоэр, а он – бренди. Потом мы пили пиво. Потом он вызвал аэротакси, а я спустился в бар. В баре я пил с барменом. Я спрашивал, боится ли он меня, он говорил, что боится, и мы за это пили. Я – текилу, бармен – содовую. Потом я присел за столик. Там кто-то сидел и тоже меня боялся. Это всё наместник Флаций, он врал, что меня не боятся. Я проверил: ничего подобного. Я только спрошу, а они уже боятся, как сговорились. Потом я спал в номере, но, кажется, не спал. Или не в номере? Ты что-то спрашивал? Что-то ещё? Повтори, а то я забыл.

– Зачем явился, говорю?

– Тебя спасать.

– Меня?

– Да. Я знаю, как тебя спасти, а ты со мной неприветлив. Ты не хочешь спастись? Тебе что, жить надоело?

– Иди сюда, придурок, – ласково сказал Папа. – Садись.

Тумидус сел, верней, плюхнулся на крыльцо. Его распирало от желания поделиться с Лусэро Шанвури рецептом спасения. Всё выглядело так логично и безукоризненно, что военный трибун гордился своей выдумкой больше, чем знаменитой высадкой на Малой Туле.

– Ты меня не боишься? – на всякий случай спросил он у карлика. – Только честно, да?

– Боюсь, – Папа сел рядом с гостем.

– А почему? Потому что я помпилианец?

– Потому что ты пришёл меня спасать. Валяй, спасай, что ли? Ты меня спасёшь, я тебя испугаюсь и пойду спать дальше. Ты только похмелиться не проси. На вас, спасателей, не напасёшься.

– Дурак, – обиделся Тумидус. – Ладно, я тебя всё равно спасу. Вот смотри, ты мне говорил про резонанс. Ты умираешь, это угроза, ты взлетаешь, выходишь в волну, в большое тело…

Ладонью Папа прихлопнул Тумидусу рот. Ладонь у карлика-антиса была узкая, маленькая, холодная. Очень холодная, даже неприятно. Папа сложил её лодочкой, отчего Тумидус вдруг вспомнил ладью из мифологии своих предков – ладью и старика-лодочника, перевозившего души умерших на тот свет.

– Я в курсе, мудрый белый бвана. Это я тебе всё и рассказал. Надеюсь, ты не кричишь об этом на каждом углу?

– Нет, я об этом думаю. Тихо-тихо думаю.

– Ну и хорошо.

Лусэро Шанвури внезапно качнулся к военному трибуну и ткнулся лицом, нет, губами, такими же холодными, как ладонь, в шею Тумидуса. Он метил в щёку, но промахнулся. Слепой, что с него взять, да и ростом карлик не выдался, чтобы с первого раза дотянуться до щеки.

У Тумидуса защипало в носу. Выжидая, пока рассосётся ком в горле, он обнял Папу за тощие костлявые плечи и прижал к себе:

– Мерзнешь? Ничего, сейчас согреешься.

– Дальше, – попросил карлик. – Спасай дальше.

– Спасаю, не переживай. Ты же ещё не умираешь? Ещё время есть?

– Есть.

– Вот и взлетай, дубина. Взлетай!

– Куда?

– Туда! – военный трибун ткнул пальцем в небо. – Смотри, как складно всё выходит. Ты взлетаешь прямо сейчас, так?

– В полшестого утра?

– А что?

– Ничего. Что дальше?

– Ты взлетаешь. Ты в большом теле, свободный, как этот, – Тумидус пощёлкал пальцами, ища сравнение, не нашёл и махнул на метафоры рукой. – Короче, свободный. Лети куда хочешь. Тут, главное, назад не слишком часто возвращаться.

– А можно? Возвращаться-то можно?

– Можно. Ты же взлетел ещё не умирающий? Значит, в матрице записано живое малое тело. Вернулся, и живёхонек. Правда, ты сразу начнёшь умирать дальше, поэтому лучше на планете не задерживаться. Раз, и обратно. А в большом теле живёшь-живёшь, живёшь-живёшь, и никакого резонанса. Потому что в матрице записано, понял?