Отшельник 2 (СИ)

Впрочем, в этих душевых кроме названия не было ничего необычного — сюда поворачиваешь для горячей воды, сюда повернул — холодная потекла. Чтобы в этом не разобраться, нужно быть совсем уж на голову скорбным. Видимо в полку такие и служили, потому что младший полковник от душевых перешёл к правилам пользования тёплым нужником с особыми чашами. Маментий ещё подумал, что за такое название чаши устроителю нужников неплохо бы разбить рыло ногами. Особыми могут быть только войска особого назначения, а не сральни, пусть даже они и тёплые.

Зато Митька Одоевский с самым умным видом кивал, поддакивал в нужных местах, и задавал вопросы:

— Стало быть, господин младший полковник, старые онучки туда бросать не следует? И сапог прохудившийся, что в починку уже не берут, тоже нельзя? А блевать с перепою туда с какого чина можно?

— Э-э-э… — младший полковник подозревал насмешку, но Одоевский имел вид любознательный и заинтересованный, как у барана перед новыми воротами.

— Тут вообще ничего делать нельзя, кроме как использовать по прямому назначению! Понятно ли объясняю, господа дружинники?

Митька кивнул и собрался задать очередной вопрос, но тут прибежал дежурный дружинник и всё испортил:

— Там Маментия Бартоша спрашивают! Или кого другого из его десятка! Бочонок мёду стоялого привезли, отдать хотят лично в руки.

— Экие затейники, — хмыкнул младший полковник. — Где же я возьму того самого Маментия?

Одоевский хрюкнул, прикрываясь ладонью одной руки, а другой указал на десятника:

— Зачем его где-то брать, если вот он здесь?

— Кто?

— Да Маментий Бартош же!

— Не может быть!

Митька пожал плечами, подивившись странному поведению младшего полковника, и убежал вместе с дежурным за медовухой. А упомянутый младший полковник вдруг сделался на диво косноязычен, краснел, бледнел и потел попеременно, и в конце концов смылся под благовидным предлогом.

— Да и хрен с ним, — решили дружинники, а Иван Аксаков даже скрутил дулю ему в спину. — Кто нынче будет нашим виночерпием? Наливай по единой перед помывкой!

* * *

Часа через четыре выпили только по третьей чарке. Как-то не веселила медовуха после непонятного поведения местного младшего полковника, а где-то в нижней части спины зудело предчувствие грядущих неприятностей, ибо ничем иным подозрительная известность десятка особого назначения закончиться не могла. Дружинники не знали за собой особых подвигов и свершений, после которых молва расходится по всему свету, однако и не начудили ничего такого, чтобы каждый встречный показывал пальцем и гнусно ухмылялся. Тут до ухмылок дело пока не дошло, но… Но что-то всё это обозначает?

— Не пьётся, — Иван Аксаков отставил чарку и оценивающим взглядом окинул разнообразие закусок на столе. Как настоящий татарин, он всегда был в походе, где снимались ограничения на копчёный в ольховом дыму кабаний окорок. — Честно говоря, я ждал чего-то более домашнего и уютного.

— Кумыса с варёной бараниной? — подначил Иван Патрикеев. — Нужно было в кружале спросить.

— Нет, отмахнулся татарин, и прислушался к шуму, что донёсся откуда-то снизу. — Я в детстве дома с братьями дрался постоянно, так что… Вроде бы московская пехота со стрельбища заявилась?

— Ага, — кивнул Ряполовский. — С древними фитильными пищалями упражнялись.

— Так уж и древние, — хмыкнул Аксаков. — В немецких землях и таких нет. Да и у нас давно ли настали времена, когда пищаль одному можно носить, а не всем десятком ворочать?

— Фитильные, значит древние, — отмахнулся Фёдор.

— А ты почём знаешь? Может и у них ППШ, как давешний младший полковник говорил?

— Не-а… Чуешь, как пороховой гарью аж досюда дотягивает? У наших дым с кислинкой, а этот тухлецой отдаёт, как у нас поначалу в учебной дружине. Разве этим остолопам что-то новое доверят? Сами себя вспомните — чугунное ядро могли сломать или потерять.

Тут Ряполовский ухмыльнулся и посмотрел на татарина, который во время занятий по пушкарскому делу умыкнул четыре тяжеленных ядра, а потом где-то сменял их на три жбана браги и ведро мочёной брусники.

— Я разве ломал или терял? — возмутился Аксаков. — И брагу ту вместе пили, и фитиль горящий от Мудищева получили тоже вместе. Вот тебе, Федя, должно быть сейчас совестно.

Может быть, Фёдор и хотел что-то ответить по поводу своей совести, но не успел придумать достойный и остроумный ответ — дверь в хоромину распахнулась, и на пороге образовались три добра молодца былинной наружности. То есть, всё как полагается настоящим богатырям — румяная рожа с курчавой бородкой, выпирающее над широким ремнём брюхо, рост почти до потолка, и кулаки размером с собственную голову. Возрастом примерно ровесники дружинникам Маментиева десятка, но из каждого такого добра молодца можно сделать по меньшей мере двух Аксаковых или даже трёх Владов Дракулов.

Старший из местных окинул хоромину хозяйским и одновременно укоризненным взглядом, и сказал товарищам с обидой в голосе: