Отшельник

Саид отрицательно мотнул головой.

— Ага, понял! «Телка» из твоего гарема?

Тот мотнул снова и добавил:

— Телки у меня вон в том сарае. Две.

— Да кто же, в конце-концов? Заложница? Рабыня?

— Нет, родная жена. Хозяйка дома. Мать моих пятерых детей.

— Я же говорю: твоя баба.

— А я говорю: моя жена, хозяйка, мать моих детей, — тихо, но твердо возразил Саид.

Мухан хотел сказать еще что-то, но в это время к ним из дома вышел мальчик и вынес аккуратно разложенные на отдельной тарелочке лепешки, от которых еще шел запах духовки или печи, где они только что лежали. Вежливо поздоровавшись с гостем, он тоже ушел.

— А это кто? — хохотнул Мухан. — Пацан твой? Маленький чурка?

Саид ничего не ответил, даже не взглянул на гостя.

— Слуга, да? Или как там по вашим законам?

— По нашим законам это мой сын, законный наследник. А как по вашим — не знаю. Я здесь чужак. Чурка. Мы тут все чурки: и большие, и маленькие.

— Да ладно, не обижайся ты… — Мухан перешел на примирительный тон. — А что это за такая ваша басурманская вера?

— Долго рассказывать, — уклонился от разговора Саид.

— Обрезанный, что ли? — осклабился Мухан.

— Как и все мои предки.

— Как же вы… это… детей делаете?

— Веками проверенным способом. Как все нормальные люди. Лучше ешь. Уже прохладно, стынет быстро, а холодная лепешка — она…

— Какой гостеприимный, — перебил Мухан. — А вдруг я пришел сюда, чтобы тебя грохнуть? Не боишься?

Саид опять мотнул головой, не проронив ни слова и подвигая тарелку ближе гостю.

— А чего так? Бесстрашный, что ли? Или глупый? Я ведь не шучу.

И он вытащил из-за спины спрятанный там боевой пистолет «Стечкин».

— Грохну…

— Это как Всевышний решит, — на лице Саида не дрогнул ни один мускул. — Ты все-таки поешь. Поедешь назад сам или тебя другие повезут — дорога неблизкая. Подкрепись.

Мухан опешил.

— Не, слушай, я ведь не шучу: грохну. Неужели не страшно?..

Саид подал нарезанный хлеб.

— Угощайся, брат, угощайся, это наши национальные лепешки. Ты таких, наверное, не ел. Они из кукурузной муки, очень вкусные.

Тот механически взял одну и надкусил.

— Скажи честно: почему тебе не страшно?

И передернул затвор пистолета, направив ствол прямо в грудь Саиду.

— Потому что меня уже «грохали». Вернее, хотели, да Всевышний не дал.

— Кто же это? Где? За что?

— Такие же, как ты: с оружием в руках и крестами на шее. Когда пришли на мою землю, в мой дом. Сначала «градом» все вокруг перепахали, дома сравняли с землей, а потом вошли добивать тех, кто жив остался. Зачем — спроси у них. Они у вас в героях ходят.

— Ага, понятно… — Мухан снова надкусил солоноватую лепешку, с трудом соображая все. — В смысле, когда…

— Да-да, брат, именно в этом смысле. Именно тогда. Именно там.

И пристально посмотрел Мухану в глаза. Тот презрительно ухмыльнулся:

— Что же ты не мстишь им? Очко играет?

— За нас отомстит Всевышний, потому что вся правда у Него, а настоящий воин сражается, когда все на равных.

— Это как?

— Так: у тебя кинжал — у меня кинжал, у тебя винтовка — у меня винтовка. Это на равных.

Мухан снова ухмыльнулся:

— А когда я со стволом, а ты с лепешкой — это как? На равных?

Саид спокойно улыбнулся:

— Да, брат, сейчас мы на равных. Ты угощайся, угощайся, все свежее…

— Какое же это равенство и братство? — Мухан кивнул на нацеленный в грудь Саиду пистолет, на что тот в ответ легким кивком указал куда-то вправо.

Мухан осторожно посмотрел туда и обомлел: из окошка сарайчика, где мирно блеяли овечки, прямо на него смотрел ствол винтовки.

— Это мой младший брат, приехал помочь по хозяйству. Заодно охраняет овец от волков: зачастили что-то, почуяли добычу, каждую ночь вокруг стаями ходят.

— Младший брат… — тихо повторил Мухан и судорожно закашлялся. — Значит, пока мы тут… он все это время держал меня на мушке?

— Зачем все время? Как только ты вытащил свой ствол и нацелил мне в грудь, он прицелился тебе в голову. Я же говорю: сейчас мы на равных. Хочешь войны — давай воевать, как настоящие мужчины. Ствол на ствол. Не хочешь так — можешь сам выбирать оружие.

Мухан поставил пистолет на предохранитель и спрятал за пояс. Он не мог прийти в себя. Поняв его состояние, Саид подвинул глиняный кувшин:

— Свежий кумыс, очень полезный для здоровья напиток.

Но Мухан отвинтил крышку стоявшего перед ним коньяка и плеснул в стакан:

— Я уж лучше вот этого… Тоже не повредит. Может, составишь компанию? По чуть-чуть?

Саид отрицательно покачал головой.

— Что, здоровье не позволяет?

— Нет, наша вера.

Мухан усмехнулся:

— А наша вера все разрешает. Потом пришел к попу, тот простил — и гуляй снова.

Саид не поддержал этой шутки, оставшись серьезным.

— Ваша вера тоже не разрешает так жить.

Мухан откинулся на спинку стула и расхохотался:

— Да ты чурка, басурманин! Откуда знаешь про нашу веру?

— Я знаю людей, которые живут в вашей вере. Они другие, не такие, как ты.

— Ишь ты! Других он знает… — надменная улыбочка сошла с лица Мухана. — В чем же они «другие»?

— Они под Богом живут, а ты — нет. Они Его знают, Он — их, а ты сам себе бог, раз так легко можешь убить человека.

— Ишь ты… — Мухан даже не знал, чем возразить этому кавказцу.