Отшельник

— А вы все же такой же подонок, как я и подумала при нашей первой встрече.

— Ай-яй-яй, ты хочешь меня задеть, малышка? Ты, правда, думаешь, что у тебя выйдет, м?

Я ничего не думала. Только о том, что, если когда-нибудь мне попадётся в руки оружие и он повернется спиной, я зарежу его без колебаний.

— Звони! — и он впервые повысил голос. — Пока я не передумал!

Едва я протянула руку к телефону, он вдруг его забрал и сунул в карман.

— Я уже передумал.

— Почему? — простонала я, не понимая, как бегу за ним следом, пока он идет к двери.

— Потому что мой кофе остыл.

Едва распахнул дверь, его истуканы тут же вытянулись, глядя на него, как на бога.

— Заприте ее. Никуда не выпускать, пока я не вернусь из поездки.

Я не поверила своим ушам. Он серьезно?

— Пусть посидит, подумает с недельку.

У меня волосы встали дыбом, и сердце забилось до боли сильно так, что я задохнулась.

— Неделю? Я не могу неделю. У меня нет недели! Нетууу! Меня будут искать! У меня есть кому! Вы слышите? Вы не посмеете держать меня здесь неделю!

— Как и выбора. Его у тебя тоже больше нет. Хотя ты можешь придумать, как тебе выйти оттуда раньше. Я с радостью выслушаю твои варианты, — отрезал ублюдок и растворился в полумраке коридора.

Глава 9

Меня можно расстроить, но играть на мне — нельзя…

Уильям Шекспир

Я смотрел, как внизу вихрем проносятся машины и лучи солнца путаются в крышах, прошивая снег фальшивым не долгосрочным алмазным блеском. Улицы Рима припорошило легким снегопадом, но белое покрывало тут же начало покрываться черными дырами проталин. Где-то фоном что-то говорил переводчик, и до меня доносился голос Берарди. Мне не нужно было его слушать, я и так знал, что Грациано увиливает от сделки. И сейчас его нервирует моя спина и то, что я не вмешиваюсь в его разговор с моим советником и заместителем Марком. Я же смотрел, как снег на крышах переливается в солнечных лучах, и мне почему-то показалось, что, наверное, так же он переливался бы в Надиных волосах. В своих мыслях я называл ее по имени. Оно въелось мне куда-то в подкорку мозга и пульсировало там назойливой болью. Целый день я чувствовал ее запах на манжетах рубашки и у себя на лице. Он мне мешал думать и работать. Это раздражало. Особенно навязчивые мысли о ее теле. Я то и дело видел его перед глазами в разных ракурсах, и меня бросало в жар. Интересно, сколькие вот так западали на золотоволосую сучку? И что будет, когда я ее трахну? Я мог это сделать утром. Но не захотел… что-то в ее словах стопорило меня. Останавливало и доводило в то же время до исступления. Я никогда не брал женщин силой. Насиловать и рвать на сухую неинтересно. Мне нравилось насилие совсем иного рода. И больше всего я обожал видеть, как они извиваются от похоти. Поджариваются на огне своих грязных фантазий и готовы лизать подошву моих туфель, лишь бы я прекратил пытку и дал кончить. Я брал их тела и их падшие души. Мне нравилось нанизывать их на ниточку и развешивать гирляндами в уголках своей памяти вместе с ценником. А она тряслась в моих руках и ни о чем не молила… кроме как отпустить ее. Хрупкий белый цветок, его хотелось смять, сдавить, оторвать лепестки и в тот же момент становилось жаль расставаться с ароматом, который она источала. Я хотел взять каждый из лепестков и положить на язык. Долго жевать, высасывая вкус и аромат. Мне хотелось узнать, что там внутри. Под нежной оболочкой. Какие тайны прячутся? Есть ли там гнилые дыры, или это что-то по-настоящему вкусное в этот раз?

Перевел взгляд вниз, где снег растаял и превратился в грязное месиво, и возникло чувство едкого разочарования. Вся чистота всего лишь видимость. Стоит тронуть, и она тут же превращается в болото. Чистые к Гоше не попадают. К нему приходят те, кто хотят продать себя подороже.

Я резко повернулся к Грациано, и он замолчал, как и переводчик.

— Скажи ему, что у него есть два варианта: либо он уступает мне свою долю, или завтра в новостях появится его голая задница, которую вылизывает однокурсник его сына. Сколько ему было лет, когда Грациано первый раз кончил ему в рот? Так что пусть подписывает бумаги, либо запасается вазелином, когда его затаскают по судам.

Берарди изменился в лице, он дернул галстук и хватанул воздух широко распахнутым ртом. Проклятый итальяшка. Святоша, отмечающий католические праздники и произносящий молитву перед употреблением пищи, любил развлекаться с мальчиками в свободное от бизнеса и молитв время. Да, это были грязные методы давления. А кто сказал, что будет не больно, если сказать «нет» Огинскому?

Я поднял взгляд на итальянца и усмехнулся, когда он нервно начал ставить подписи на бумажках. Вот и все. Конец эпопеи. Сколько ненависти в перекошенном лице. Вот это правильная эмоция. Она нравилась мне намного больше, чем его лицемерная улыбочка и участливые вопросы о моей маме.

— Скажи, что он по-прежнему останется в совете директоров, но мы пересмотрим политику компании в отношении слияния с нашим филиалом в Венеции.