Отшельник Книга 3

— Нет, ну ты глянь на них, Беркун Евсеевич, — Жила Баянович пренебрежительно скривился. — Ни тебе дозора передового, ни бокового охранения. Как по собственному огороду в нужный чулан идут — ничего не боятся.

— У них нет нужных чуланов, не делают их там. А что не боятся, тут согласен, — кивнул старый товарищ. — Хотя чего им бояться таким-то числом? Любого стопчут.

— Ну, мы как раз не любые.

— А они об этом знают?

Жила Баянович задумчиво почесал затылок, сдвинув в сторону крашеный зелёный шлем и стёганый подшлемник, и кивнул:

— Вообще-то да, нас же совсем не видно. Кроме нас нынче никто в землю не закапывается. Хотя могли бы и привыкнуть за столько-то лет.

— Мы же для них дикари татарские, зачем к нам привыкать, — Беркун Евсеевич поправил чахлую веточку на бруствере окопа и потянулся, чтобы подтянуть шнурок маскировочной сети. — Но ничо, щас как дадим из винтарей патронов по двадцать, так сразу и начнут привыкать.

— Ага, только поздно будет.

— Ну а я про что?

Только старый вояка не угадал, и первыми начали пушкари, расположившиеся позади окопов на заботливо насыпанных валах. Невысоких валах, всего метра по три, но этого достаточно, чтобы палить над головами своих стрелков без опасения задеть их. Послышались команды, и к орудиям подтащили деревянные ящики с ядрами, почему-то окрашенными в ярко-красный цвет.

— Отравляющие, — со знанием дела заметил Беркун Евсеевич. — Ну щас супостат точно пердеть смешается.

Жила Баянович с опаской оглянулся:

— А нас они не того самого?

— Не, не накроет. Ядро по меньше мере на две версты летит, да ветерок небольшой аккурат нам в спину дует. Да ты сам должен помнить, как мы на Оловянных островах ихние аббатства брали. Десяток ядер, и уже никто ни с кем не воюет.

— Там вся отрава за стенами оставалась.

— Значит здесь побольше постреляют, а там ветром сдует. Потом мы добивать да пленных вязать пойдём.

— Твои бы слова, да богу в уши, Беркун Евсеевич.

— Услышит нас боженька, Жила Баянович, обязательно услышит.

И тут сзади послышался громкий и возмущённый голос командира пушкарей:

— Какая сука притащила шрапнель вместо «Черёмухи»? Было же ясно сказано — отравляющими заряжать! «Черёмухой», мать вашу за ногу и об стену башкой, два раза через лафет и банником в дупло! Поменяйте ящики этим полудуркам!

Глава 18

Окрашенные в красный цвет ядра со спецвеществами отличались от обычных ещё и тем, что в полёте издавали душераздирающий вой, переходящий в низкий рык на самой грани слышимости. Может и за гранью, тут никто из пушкарей не мог сказать точно, потому что находились они с правильной стороны траектории. А там, на той стороне, этот рык заставлял противника пачкать штаны в самом буквальном смысле слова. Бац, и в сапогах захлюпало! А то и сердце от испуга остановилось.

И вместе с начинкой всё это оставляло незабываемые впечатления!

Бух! Бух! Бух!

Ядра улетели, чтобы взорваться белыми облачками точно над ничего не подозревающей конницей.

Бух! Бух! Бух!

К орудиям судовой рати коммерческой экспедиции присоединились пушки соседей. Ядра красного цвета и только они. Казнозарядная артиллерия со сменными коморами заряжена картечью и пока молчит — это на крайний случай, если обезумевшие кони понесут своих седоков прямо на окопы со стрелками.

Бух! Бух! Бух!

Кавалерию противника затягивает белесым туманом, потихоньку сдвигающимся в сторону пехотной толпы под действием лёгкого ветерка. В этот полупрозрачный туман летят новые ядра, благо бездымный порох не мешает собственной стрельбе.

Ещё не родившийся поэт когда-нибудь напишет про смешавшихся в кучу коней и людей. Или он никогда не родится и не напишет эти строчки. Но в протяжный вой в его поэме слились залпы тысячи орудий, а не дикое ржание внезапно ослепших и взбесившихся коней. Реагировали одинаково — что огромные, откормленные овсом и ячменём рыцарские дестрие, что сухощавые и легконогие венгерские скакуны, что похожие на лохматых собак-переростков татарские животинки. Так же сбрасывали с себя седоков, катались по земле, подминая под себя, калеча и убивая ударами копыт не успевших или не сумевших спрыгнуть с седла наездников, и ржали, ржали, ржали…

Седокам выпала участь ничуть не лучшая. Может быть, даже худшая, потому что человек мыслящий имеет воображение, услужливо рисующее самые мрачные варианты. Страшная резь в глазах, такая, что невозможно их открыть, а слёзы стекают по лицу уже ручьями? Это глаза лопнули и вытекают… Кашель разрывает грудь, внутри всё горит, нет сил и возможности сделать следующий вдох? Это пришла смерть от удушья, как у висельника… потом вывалится синий язык, которым с удовольствием позавтракают или пообедают пернатые падальщики.

— Они все умрут? — потрясённо спросил Римский Папа, не отходивший ни на шаг от господина Конева.

Вениамин Павлович кивнул:

— Умрут обязательно. Кто-то сегодня, кто-то чуть позже, а кто-то вообще лет через десять. Но это вряд ли, на строительстве Суэцкого канала столько не проживут.

— Вы хотите сказать, что…