Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой

Не составило трудов представиться и, как положил ещё при осмотре гимназии, обрисовать состояние училища и заодно Харьковского университета, который по дороге тоже нашёл в состоянии, желающем много лучшего.

Александр, поворотившись ухом, которое у него слышало лучше, мило и кротко улыбнулся:

   — Похвально, Перовский, что ты всегда просишь не за себя, а за других. — Государь, несомненно, припомнил Вену и дело о помиловании саксонского банкира. — Сие похвально, иные же просят только за себя.

   — Ваше величество, моя служба — это и есть моя личная судьба. Так что, прося за дело, я как бы прошу и за себя, — сказал, как этого требовал момент, и сам внутренне усмехнулся над собою: эк, с какой ревностной стороны себя ухитрился показать!

Александр сделал несколько шагов, Алексей почтительно тронулся чуть сзади.

   — Тут, Перовский, нужны не единовременные вспомоществования на училища и университеты, а реформы по всем учебным округам. Реформы же надо готовить. А кто нынче помышляет о сём в государстве? Однако отпишу Шишкову — пусть и тебя имеет в виду, готовясь к преобразованиям. Мне же, вероятно, в сих делах вряд ли будет суждено принять участие.

В памяти Алексея тотчас возникло услышанное ещё вдень прибытия, кажется, от самого Волконского: проезжая в Петербурге через мост Каменного острова, Александр вдруг встал в пролётке и так, стоя, долго смотрел на Неву. «Что с вами, ваше величество, вам что-нибудь угодно?» — осведомились ехавшие рядом.

«Ничего особенного, — ответствовал император. — Только мне почему-то показалось, что я всего этого отныне никогда больше не увижу».

Нечто из области предчувствий в духе моих собственных сочинений? — отметил про себя тогда же Перовский. Но сейчас обратил внимание, какое серое, нездоровое лицо у государя. Намедни толковали: ездил в Крым, в Георгиевский монастырь, верхом, без шинели, простыл. Но и простуде, как и предчувствиям, не придали значения.

Уже когда Алексей уехал из Таганрога, настигла весть: император скончался и тело его в Петербург будут провозить через Харьков.

По всему пути следования траурной процессии постановлено встречать и провожать поезд со всеми почестями. У харьковского губернатора Муратова составлялся подробный реестр — кому, в каком порядке и вслед за кем шествовать.

Предводитель губернского дворянства Квитка настаивал записать: шествие открывают помещики. Они — цвет здешнего дворянства.

   — А господа университетские профессора, они не цвет губернии? — обратился к Квитке Перовский, не полагая в себе до сей минуты ни малейшего намёка на драчливость.

У Квитки отвисла челюсть — заезжий петербургский чиновник да со своим уставом в их монастырь!

   — Не бывать тому, чтобы цифиркины да Грамматиковы шли в первых рядах, где положено лишь столбовым и потомственным! — распалялся предводитель.

   — А вот бывать! — раззадоривал себя и Перовский. Ему показалось, что наконец-то он нашёл дело в этом провинциальном, заштатном, хотя и университетском городе. Как ни печален был повод поднять роль науки, но и его не следовало упускать. Однако как перешибить этого упрямого хохла? Ха, он и сам хохлацких, казацких кровей — не взять ли хитростью, этим второстепенным, но в данном случае важным качеством ума? — А если пойти попарно? — миролюбиво глянул в глаза Квитки. — Положим, представитель помещичьего сословия — и университетский преподаватель, тоже ведь дворянин?

Густые, как опахало, ресницы на широком, толстом и красном лице предводителя растерянно заморгали:

   — Чтобы рядышком, рука об руку?.. Как же не можно? Це дуже гарно буде, кажу...

14

Великий князь Николай Павлович до сего, четырнадцатого, дня декабря 1825 года в царском семействе лишь один из трёх братьев почившего государя, отныне, волею народа и Божией, как сказано в манифесте, — император всея России...

Первыми ему присягнули члены августейшей фамилии, личные адъютанты полковники Адлерберг, Перовский и Кавелин, а также министры и генералы, оказавшиеся этой ночью в Зимнем дворце.

Но в Зимний уже просочилось: в гвардейских полках брожение — две недели тому назад присягали Константину, а теперь — вона! — новый царь. Как сие понять, чем объяснить? — требуют служивые в ротах и батальонах.

А выйдет из подчинения гвардия — зашатается опора, на коей весь трон.

Василий Перовский, как и другие двое императорских первых слуг, — на коня и к полковым командирам: быть во дворце, невзирая на полночь, тотчас.

Высокий, поджарый, с широкой грудью и решительным, но бледным лицом молодой император вперил в каждого полкового начальника холодный взгляд.

   — Сегодня я вас ещё прошу — завтра буду приказывать. Головой ответите за порядок в войсках: чтобы к рассвету все были приведены к присяге...

Не спал новый монарх, не спали его адъютанты, не спали казармы. И казалось, бодрствовала вся столица.

Жуковского, только тот успел протереть глаза и сунуть ноги в башмаки да набросить на плечи мундир, Перовский почти силком вытолкал из Аничкова дворца и, втиснув в возок, привёз в Зимний:

   — Василий, государь не в себе. Посему — спешно в дворцовую церковь и присягай!