Отсюда и в вечность

Она стояла там, на палубе, когда бросали конфетти, оркестр военных моряков играл прощальный марш, вместе с трапом убирали приветственные транспаранты и флажки и сгрудившиеся у перил пассажиры наперебой выкрикивали прощальные слова, махая провожающим рукой пли платком. И вот теперь, когда корабль проплывал мимо форта Армстронг, проходя через пролив Песчаного острова, а возбужденные проводами пассажиры начали расходиться по своим каютам, она все еще оставалась на палубе.

Ей говорили, что есть старая гавайская легенда о том, что если, проплывая мимо мыса Бриллиантового, человек бросит за борт гирлянду цветов, то он может узнать, суждено ему когда-нибудь сюда вернуться или нет. У Карен не было оснований надеяться, что она вернется сюда снова, но все же она решила бросить в положенном месте гирлянду и посмотреть, что из этого выйдет.

Всего на ней было семь гирлянд. Самая нижняя была бумажная красно-черная гирлянда, какие преподносили всем отъезжавшим от полка, над ней располагались все более и более дорогие гирлянды: из красных гвоздик — от офицерского клуба, еще одна — от жены майора Томпсона, потом от жены бывшего командира батальона, в котором служил Холмс, гирлянда из имбиря — от жены полковника Делберта, такая же от генерала Слейтера и поверх всех — гирлянда из белоснежных гардений, которую купил ей Холмс при проводах. Из этих семи гирлянд составилось нечто вроде цветочного воротника — такого высокого, что он закрывал ей даже уши.

Дайнэ-младший, избавленный наконец от необходимости стоять у перил и махать рукой отцу на прощание, был уже на палубе в кормовой части корабля, весело играя с двумя новыми товарищами. Там, под надзором палубного служителя, он был в безопасности.

По мере того как лайнер, выходя из пролива, разворачивался на восток вдоль рифовой гряды, из-за кормы выползал, описывая круг, город, напоминающий по внешнему виду муравейник, что, впрочем, можно сказать о любом городе. За городом, ютясь на выступах гор, примостились богатые разноцветные дома пригорода, и даже отсюда было хорошо видно, как от их оконных стекол нет-нет да и отразится шаловливый солнечный луч. А над всем этим — застывшие в своем величии горы под пышным зеленым покровом, который, казалось, потеками сползал вниз и грозил накрыть собой улицы и дома. И между горами, кораблем и берегом от самой поверхности воды до самого неба — ничего, кроме воздуха, воздуха, который здесь, на море, и в горах обладает неповторимым качеством: через него можно видеть удивительно далеко. Только отсюда получаешь истинное представление о том, как выглядит Гонолулу.

Прямо перед собой на побережье Карен различила маленькую бухту, используемую для причала рыболовных судов. После нее будет парк Моана, потом — гавань для стоянки яхт. Вскоре должен будет показаться форт де Раси, а затем и Уайкики.

— Очень красиво, не правда ли? — произнес рядом с ней мужской голос.

Она обернулась и увидела молодого подполковника авиации — того самого, который в толпе сгрудившихся у борта пассажиров стоял рядом с ней, когда корабль отваливал от пирса. Он стоял тогда в нескольких шагах от нее, облокотившись на перила, и грустно улыбался. Когда пирс скрылся из виду и пассажиры начали расходиться, он двинулся вдоль борта и затем куда-то исчез, может быть, пошел пройтись по палубе — во всяком случае, она о нем позабыла.

— Да, — улыбнулась она, — очень красиво.

— Мне кажется, красивее места я в жизни не видел, — сказал молодой подполковник. — И уж конечно, это самое красивое место из всех, где мне приходилось жить. — Он бросил сигарету за борт и скрестил ноги.

— И у меня точно такое же чувство, — улыбнулась Карен. Она не переставала удивляться тому, как молод он был для подполковника, хотя, конечно, в авиации это не редкость.

— А вот теперь меня посылают домой, в Вашингтон, — сказал он.

— А почему это вдруг летчика отправляют на пароходе? — улыбнувшись, спросила Карен. — Мне кажется, вы должны были бы лететь на самолете.

Он с пренебрежением дотронулся до левой стороны груди, где рядом с орденскими ленточками «крыльев» не было.

— Я не летчик, — виновато сказал он. — Я тыловик.

Карен поняла, что допустила бестактность, но виду не подала.

— И все же, мне кажется, они могли бы вас отправить самолетом.

— Очередность, милостивая государыня, очередность. Все дело в ней. В общем, направляюсь я теперь в Вашингтон, где совершенно нпкого не знаю. Ковать нашу победу. После того как пробыл на острове два с половиной года и знаю здесь всех и вся.

— Я довольно многих знаю в Вашингтоне, — с готовностью сказала Карен. — Если хотите, могу дать вам несколько адресов.

— Буду вам очень признателен.

— Пожалуйста. Правда, среди них нет сенаторов или банкиров.

— Ничего. И на том спасибо.

Они оба рассмеялись.

— Зато могу гарантировать, что все они чудесные люди, — с улыбкой сказала Карен. — Я живу в Балтиморе. Еду туда с сыном.

— С сыном?

— Вон он там. Самый большой.

— Да, парень здоровый.

— Уже бредит военным училищем.

Молодой подполковник взглянул на Карен, и она подумала, не прозвучали ли в ее словах горькие нотки.