Отступление от жизни. Записки ермоловца. Чечня 1996 год.

Что входило в наши функции, мы понимали с трудом. Не хотелось верить, что какая-то муха сможет проскочить в нашу сторону через совершенно непроходимое, как нам объясняли, минное поле. Левее нас были целые пролёты, которые «срочники», стоявшие за нашим батальоном, не охраняли, однако по привычке казаки «ломали» глаза в непросматриваемую чёрную дыру поля, и напрягали слух, который навряд ли мог помочь в условиях непрекращающегося шелеста дождя.

Смотрю на часы. Без десяти минут два. Шепчу напарнику:

— Пойду разбужу смену.

Мне в радость пройти и размяться, да и оставшееся время быстрее пройдёт.

Казаки, выползая из спальных мешков, глянув на часы, не торопятся. Не спеша обувшись и покурив, они, проверенно растягивая минуты, выдвигаются к каналу, и, скользя по размокшему склону, громким шёпотом матерятся. Бойцы знают своё дело, и менять нас будут ровно в два, ни минутой раньше.

Мой напарник слышит, как они неторопливо идут к насыпи, и решил взять над ними моральный реванш:

— Стой, три целых четыре сотых!

Звуки чавкающих в грязи шагов стихли. Люди ещё толком не проснулись, и просчитать цифру отзыва на пароль было для них неимоверно сложно. Очнувшись, огрызаются:

— Вы что там, поохренели?

Встречаем смену с нескрываемым злорадством:

— Давайте, давайте, просыпайтесь…

Через несколько минут для нас наступает мгновение блаженства — мы спускаемся в палатку. Она вкопана в землю, печка находится уровнем ниже, и к ней ведут две ступеньки, на которые можно удобно усесться.

В нашем жилище жарко. Ставим обувь поближе к раскалённому металлу, сбрасываем бушлаты.

Товарищ заползает в спальник и вскоре присоединяется к ночному «хору» спящих обитателей палатки — мастеров всевозможных звуков.

Открываю дверцу печки, подбрасываю поленья, и пламя, облизывая их, заплясало в своём тесном жилище, бликами заиграв на закопчённом чайнике. Разминаю папиросу, закуриваю. Мне просто хорошо…

Это и есть тот момент абсолютного и маленького по своему объёму и значимости счастья, в котором не хочется не только что-либо предпринимать, но даже думать, что бы не нарушить тонкую прозрачную пелену, отделяющую блаженство наступившего покоя от всего остального мира. Нирвана…

Плохое забывается быстро, и двухчасовое стояние на дожде — это уже не более чем тень, нереальная фантазия, идущая в разрез с наступившим моментом.

Выбрасываю окурок, закрываю дверцу печки, но перейти в горизонтальное состояние мне не удаётся.

— Стой! — послышался в ночи крик. Вслед за ним раздался одиночный выстрел, спустя мгновение ещё один.

Хватаю автомат и, втискивая ноги в сапоги, выбегаю из палатки. Рядом засуетились ещё какие-то казаки.

— Что случилось?

Разобрались в ситуации быстро. В одной из «нор» с десяти часов вечера в одиночестве нёс службу полковник. Бойцы — его сменщики — проспали, и в полночь в секрет не заступили. Ну а старый служака, поскольку он был человеком строгих правил, пост не мог оставить, и поэтому, проклиная смену, вымокший до нитки, лелеял в душе мысль о расплате с нерадивыми бойцами.

Казаки очнулись от «богатырского» сна в начале третьего, и, выползая из тепла палатки в сырость, будто пленные румыны на этапе, с неохотой поплелись к ручейку. Полковник, в сердцах стрельнув поверх голов, моментально привёл их в чувство…

Не смотря на прошедшие с той ночи годы, я смог в подробностях вспомнить трагикомичное событие, связанное с полковником, но, как оказалось, масштабы этого эпизода оценить тогда в действительности никто не мог. Мы просто не могли знать всего…

Выпиваем с Михалычем ещё по стакану вина, закусываем.

— Ты помнишь, как через несколько минут после того, как полковник начал стрелять, вдалеке сработали две «растяжки»? — спрашивает он меня.

— Что-то такое было…

Я не мог тогда придать этому должного значения. Частенько бывало, что в разных краях пространства между Катыр-Юртом и Ачхой-Мартаном, в расположении как нашего батальона, так и других подразделений, постреливали или же из стрелкового оружия, или же из подствольников, то ли от скуки, то ли для острастки. Тем более что, услышав выстрелы, сделанные полковником, кто-то из соседей мог их просто поддержать.

На следующий день были разные версии, в том числе обсуждалась и возможность взрыва «растяжек». Кто-то сказал, что это могли быть и выстрелы из подствольника, но по большому счёту, мусолить невнятную тему очень скоро стало неинтересно, и она практически сразу забылась.

Почему Михалыч спустя столько времени вытянул эту «пустышку» на свет Божий?

Ну да, забавный эпизод, иллюстрация того, как «срывает крышу» на службе…

— Я точно знаю, это были «растяжки», — с напором сказал Санёк. — Я хорошо слышал их. Серёга Николаев на следующий день хотел проверить лесополосу, но не решился сунуться на минное поле…

У Михалыча хороший слух и замечательная память.

— Да, наверно, это были «растяжки», — поддерживаю я его, а он продолжает историю, которая, как мне думалось, давным-давно исчерпала себя.