Отступление

— И поэтому я говорю: лехаим! И пусть горят огнем шелковые лавочники!.. И пусть… А что, Хаим-Мойше уже уходит? Куда это он так спешит? У него что, корабли в море тонут?

«И то верно. Хаим-Мойше находит, что Прегер в известной мере прав, не потонут его корабли… Можно еще немножко посидеть. Он хотел бы сказать, что Мейлах с Прегером наверняка не согласился бы. Мейлах сказал бы: „Оставьте этому лавочнику его шелка“. Но это мелочи. Главное вот что: здесь жарко, очень жарко, воздух тяжелый… Это действует на него. Можно, он, Хаим-Мойше, пересядет туда, поближе к открытому окну? У него тоже есть претензии к Ракитному, ему не все тут нравится. До чего здесь слышен шум ярмарки! Вот, например: если б они с Прегером в один прекрасный день легли и померли, их похоронили бы на окраине кладбища, у самой ограды. В Ракитном есть такой обычай: класть молодых людей на краю кладбища, у забора. Почему, например, там похоронили Мейлаха? Он, Хаим-Мойше, этого не понимает. Спрашивал, но правды так и не добился… А может, все-таки… Может, пусть от Ракитного не останется ничего, кроме кладбища, а на кладбище самое главное — Мейлах. Он должен занимать там почетное место. Так вот: лехаим! И пусть Прегер его простит за то, что он немного ушел в сторону… Он совсем не собирался надевать очки, как говорит Прегер. Просто вспомнил одного знакомого ученого, который однажды пошел на кладбище и сел там писать историю города. А для истории, надо добавить, мертвые всегда живы, а живые мертвы. И теперь, собственно, Хаим-Мойше хотел бы кое-что спросить у Прегера. Он хотел бы знать, кто такая Хава Пойзнер, о которой говорит все Ракитное. Уж больно ему интересно».

«Кто? Хава Пойзнер? Прегер с удовольствием ему расскажет. Это человек, который желает одновременно летать и твердо ступать по земле. И это его, Прегера, беда. Но, если угодно, это не только его беда, это беда всего света. Она вся в отца. Когда-то его ненавидела, а теперь делает все, что он прикажет. Влюбилась в собственного папашу… По утрам разбивает для него яйца, солит и не отходит ни на шаг, пока он их пьет… Якобы раскаивается в своих девичьих грехах, но, если будет нужно, опять начнет грешить, и даже еще больше. Да подожди ты, Залкер!.. Куда?! Посмотри, кто там стучится».

* * *

Во второй комнате, за дверью, уже несколько минут находились портной Шоелка и чернявая Лейка. Лейка, закутанная в длинную материнскую шаль, вся кипела. Этот чертов портной ее обманул, сказал, надо пойти поговорить с агентом, объяснить, почему она задержала недельную выплату за швейную машину, а сам привел ее в эту пустую комнату, где нет ничего, кроме грязного матраца. Лейка хотела сразу повернуться и уйти, но Шоелка загородил дорогу.

— Куда?

— Пусти!

— Погоди маленько!

Чернявая Лейка решила, что говорить больше не о чем. Она закуталась в шаль, так что остались видны только нос, рот и глаза, и в гневе принялась шагать по комнате. Она не хотела, чтобы он видел ее лицо. Но портной был спокоен. Он снял шапку, вытер пот со лба и свернул самокрутку.

— Убежать захотела, стерва? Дура ты… И от Бриля, студентика своего, тоже так убежала?..

Лейка совсем разозлилась. Она подошла к двери, ведущей в другую комнату, откуда слышался разговор, и принялась колотить в нее что было сил. Шоелка бросил на пол самокрутку, подскочил к Лейке и схватил ее сзади за талию.

— Отойди от двери!

— Не отойду!

— Отойди, кому сказал!

Лейка не подчинилась. У портного лицо и глаза налились кровью. Прижав девушку к себе, он попытался оттащить ее от двери. Лейка упиралась, он приподнял ее и понес к кровати, накрытой грязным матрацем. Девушка извернулась у него в руках, и они оказались лицом к лицу друг с другом. Шоелка приподнял ее повыше, швырнул на матрац и навалился сверху на нее всем своим весом. Руки у Лейки были сильными и гибкими, как рессоры. Портной прижал их к кровати. Он тяжело дышал.

— А! Смотри-ка, а мордашка-то мокрая! А пахнет как! Студентиком Брилем пахнет?

Она быстро отворачивалась то в одну сторону, то в другую, не давая ему прижаться губами к ее рту. И вдруг впилась зубами ему в плечо. Но тут распахнулась дверь в комнату Прегера…

* * *

Хаим-Мойше ушел. Он оставил Залкеру список инвентаря и медикаментов и пошел к себе в лес. Оборотень с жидкими волосами на подбородке, склонившись над гармонью, опять захрипел в такт отрывистым и протяжным звукам.

Прегер лежал на жесткой кушетке, положив руки под голову, и обдумывал все, что произошло в этот день. Он давно не говорил о Хаве Пойзнер, а сегодня пришлось. Прегер чувствовал себя встревоженным и усталым.

В комнату уже проникали сумерки. Солнце садилось, первый ярмарочный день отшумел и медленно умирал. Разъезжались телеги, убегали, спешили прочь из города, на них хрюкали и повизгивали связанные свиньи. Где-то били в бубен: свадьба у деревенских, или просто так, парни напились, девки пляшут…

Залкер в одиночестве сидит за столом, уставленным пустыми и недопитыми бутылками, и пьяным голосом зовет из соседней комнаты Шоелку и чернявую Лейку.