Отступник

– Ты тупой? Тебе люди говорят, чтобы чесал отсюда! Я вот лично на твое дело болт клал! Канай отсюда. – Уже более мягко, с долей иронии в голосе проговорил часовой. Видно, за день стояния на одном месте, он сам был не прочь пообщаться, только вымуштрованная в казармах воля не позволяла низойти до банальной болтовни на посту.

– А с какого это рожна вы тут проезд закрыли? Чего стряслось?

– Ничего! Ты откуда свалился? Вся Пустошь гудит, а ты и в ус не дуешь? – Сам того не желая, пустился в разговор служивый.

– Ну раз так, будь другом, просвети!

– Незачем мне тут с вами базары разводить. Я на посту. – Видно сам себе, напоминая о своем положении, продолжил часовой. – Вот совет общины старателей решит, пущать вас в град, али не пущать!

Совет общины – серьезная штука. Этих жирных обалдуев из занятых апартаментов хрен выгонишь, не говоря уже о принятии каких либо решений. Совсем обленились. Получая приличные деньги и обеспечив себе достойное существование, эти уроды специально долго высиживали решение, грея свои толстые задницы в кожаных креслах. Сальные, обрюзгшие рожи не могли прийти к общему, подходящему в первую очередь лично для них, мнению. На горожан им было наплевать. Первое, как мне казалось, эта элита нынешнего общества подсчитывала прибыль в своих и без того бездонных кошельках. Деньги, богатства, власть – вот что жаждал каждый из совета.

– Ну, так что стряслось, служивый? – Продолжал насаждать с вопросами Гожо. Его громкий голос вывел меня из оцепенения.

– Дык, это, как его, пидемия! – Почесав пятерней затылок, выпалил часовой. – Поговаривают, что эта пидемия похлеще всякой земляной лихорадки будет. Люди, як те ползуны, что на солнце остались, мрут. Правда то, али брехня, не ведаю. Да оно мне, что манису соляра! Мое дело маленькое: стоять на посту, да таких обалдуев как вы не пущать! Лекари в ступоре полном, рты свои разинули и зенки округлили. Говорят, не вразумят, что за хрень! Эск… тьфу, как их? Эскультяпы, одним словом, вот! – При этих словах, часовой задрал вверх указательный палец, потом, помедлив немного, стал им упорно ковырять в широком носу.

– Что за эскультяпы? – Уставился на меня цыган.

– Он, наверное, имел в виду эскулапы. – Нерешительно вывел я.

– Во-во, что имею, то и веду! Все, пошли вон!

На этом все общение с разговорчивым часовым закончились. Оно и понятно, ведь от низкого, укрепленного досками и промазанного глиной домишки к мосту направлялся начальник караула в сопровождении двух рослых бойцов.

– Начальство топает! Может, чего интересного скажут. – Часовой, расправив пышные усы, сплюнул себе под ноги и стал поспешно поправлять видавшую виды шинель.

Здоровяк дернул меня за рукав.

– Пошли отсюда. Знаю я этого начальника. Та еще гнида! Если меня узнает, трындец нашей экспедиции. Пошли. – Цыган, быстро шагая, стал уходить в тень, подальше от света прожекторов. Я рванул за ним.

– Чего у тебя с ним случилось? – Спросил я, обгоняя здоровяка.

– Да, длинная история. Довелось мне как-то тут, у здешних живодеров в их темнице пару-тройку суток провести, пока напарник не выкупил. Благо, деньжата у нас водились: только партию мамми сбагрили. Так вот, этот, – Гожо мотнул головой в сторону охраняемой проходной. – Все это время, что я на шконке парился, допросы, сука, с пристрастием устраивал. Я думал, если еще ночку там просижу, то все, конец. Он из меня чуть всю душу выбил. Но, видно, есть Создатель на этом проклятом свете, не дал бедному цыгану помереть! – Цыган остановился, перевел дух, морщась, коснулся опухшей брови. – Вот такая вот ситуёвина!

Дикий рев нарушил нашу дискуссию, заставив позабыть о начальнике караула и злоключениях Гожо. Последующие за ревом не менее дикие вопли и крик, разом раздавшиеся из глубин толпившегося на мосту народа, подбросили нас на месте. Мы оба, вскинув автоматы, устремили взгляд в сторону шума.

К уже имеющейся жуткой какофонии, воцарившейся над мостом, добавились разъяренные крики женщин и плач детей. Толпа разбегалась от не видимой для нас с Гожо опасности. Некоторые, спотыкаясь, падали, и по ним, не замечая, проносились другие. Многие мужчины выхватывали ружья и обрезы, готовые в любой момент открыть огонь.

Женщина в серой хламиде с младенцем на руках, убегая, наскочила на костер, зацепив разлохмаченным подолом повисающий над огнем котелок с кипятящимся варевом. Прожорливые языки пламени перекинулись на замусоленную ткань хламиды, та вспыхнула. Женщина бросилась в сторону, огонь как ошалелый пополз вверх по спине, превращая ее фигуру в один огромный факел. И чем была пропитана ее хламида?

Уже потерявшая разум женщина с воплями налетела на рослого мужика в длинном плаще. Тот, долго не думая, толкнул ее к оградительному бордюру. Хрупкое тело, освещенное пламенем, врезалось в металлический швеллер, всхлипнуло и потеряло сознание. Огнем занялись волосы.

Мутанта вашего! Она же сейчас сгорит, как пропитанная маслом ветошь!

Кажется, зарыдал младенец. Руки женщины ослабли, пальцы, сжимающие маленький сверток, разжались. Малыш полетел с моста в черную муть воды.