С этой почтой от Вас не было писем. Или что-нибудь случилось с матерью, или нелепость, которую за 9000 верст не разъяснить, мешает Вам писать… А теперь, мои милые, мои потерянные на два года, я Вам опишу мой Восток. Это горячее афганское небо, мертвые горы и долины в садах. Здесь растения и земля никогда не нарушают единства мира. Когда в апреле первое тепло наливает вечные снега блеском, почти нестерпимым для глаз; когда они переполнены солнцем, прозрачны, пенны, как неземное вино в белом хрусталев долинах сады утопают в цветочной метели. Снег сменяется лиловыми лунными сумерками, навстречу им разгорается сирень, фиолетовые лилии кадят Маю чистым и головокружительным фимиамом.
Выходят изумрудные озими, рожь после зрелых гроз подымается до плеча, и начинается время безумных маков, роз, клевера - всего красного, торжествующего, совершенного.
Пустыня во всех оттенках постройки, одежд, говора… Ну что Вам сказать еще?
Стихия торжествует, и в провинции, пожалуй, господствует в более приличных и государственных формах, чем в Москве и Питере…
Мои милые, пишу Вам под грохот отправляемой почты… Я кончаю невероятную статью для Коминтерна - воображаю, с каким нескрываемым восторгом… прочтут описание всех колибри гарема, цветов, облаков, закатов и восходов, без которых, Вы знаете, такой старый партийный работник, как я, не может описать ни революцию, ни реакцию…
У нас по-прежнему - вчера были опять на женском празднике - видели удивительных женщин, в роскошных бальных платьях - они сидели на ковре и играли дикие и печальные вещи на старинных барабанчиках и фисгармонии и на бубнах - и были сами собой. Потом танцевали хороводом - я тоже к ним присоединилась - и, танцуя рядом с эмиршей, живо выучила простые, ритмичные фигуры. Ну, они были в восторге. Пока все, мои единственные…
Сегодня устроили себе "тамашу" - литературный вечер. Федя достал все Ваши письма за этот год, и мы их прочли вслух. Одно, даже два письма никогда не утоляют жажды: их ждешь с таким бешеным нетерпением, так проглатываешь каждую строку, что просмотренная, уже опустошенная почта оставляет желание с Вами говорить, Вас видеть - все таким же раскаленным докрасна. И только все Ваши письма вместе - накормили нас досыта. Вот он, целый год, прожитый в чужой стране, год прекрасный и жутко быстрый. Мы его не заметили…
Ваши письма как будто надломлены в середине зимы. Сперва в них так много надежд, радости, почти оптимизма. Потом… крушение Мейерхольда, мамина болезнь, реакция- дрова, холод, квартира‹…›. Может быть, с солнцем вернется к Вам что-то потерянное в холодные, страшные месяцы? Мы так близко живем сами к небу и горам, так подвержены магической игре природы, от которой не отгораживают ни города, ни идеи, ни люди, что склонны преувеличивать ее влияние. Здесь весна - это мистика, могучее заклинание, которому повинуется и жизнь и смерть…
Ваша Лара
Мои милые маленькие жители Знаменского переулка!.. В нашем К.-Ф. (Кала-и-Фату, летняя резиденция советского полпредства в Афганистане. Авт.) - белые, розовые, мелово-желтые метели цветения. Начали самые молодые яблони - отгорели в душистом снегу быстро, на заре весны. Потом, совсем особо, не спеша, не смешиваясь с юными, - старые яблони, могучие шатры благословенного белого цвета, с такими широкими объятиями, что для них не хватало солнца и пчел. И, наконец, персики. Розовые одинокие деревца, которые выглядят искусственными - так много на их сухих коричневых ветках ярко-розовых пахучих цветов. Этим мы поклоняемся, они искусство среди всех обычных способов любить, благоухать и распускаться. Они - шедевр, символ простой весенней религии, еще не познанной людьми. Они- сродни лотосу Индии и хризантеме Хокусаи.
Под этими навесами из живых цветов я устроила сборище всего нашего кабульского дипкорпуса, которое Наль (кинооператор Налетный. - Авт.) усердно крутил и прятал в безобразный ящик своего кино. Вы это, вероятно, увидите…
С какой радостью прочла в "Нови" свои записки. А когда вставятся все, ныне пропущенные, письма и все мои доклады Коминтерну - ведь это будет книга, папа, да? Сейчас срочно пишу начало для "Записок с фронта"…