Отступник - драма Федора Раскольникова

Ты была недовольна моими первыми письмами из Кабула, которые казались тебе недостаточно страстными, и ты видела в них симптом моего охлаждения. Надеюсь, что последующая переписка разубедила тебя. Во всяком случае, если бы я держал курс на развод, то имел бы мужество открыто об этом написать и никогда не стал бы маскировать свое желание холодной формой лишенной чувства корреспонденции. Неужели ты в этих письмах не почувствовала живого биения любви? Во всяком случае, чтобы не было недоразумений, пишу черным по белому: никакого развода я никогда не хотел и ни в какой степени не желаю его сейчас. В Джелалабаде и в Кабуле я говорил только о том, что нам надо об этом подумать. Но в первые же дни после твоего отъезда я осознал, что никогда еще не любил тебя так крепко, так бешено, как сейчас. И когда я писал тебе первое письмо, я уже знал, что безмерно люблю тебя. Видишь ли, когда люди все время живут вместе, то они зачастую не могут дать отчет в своих чувствах. Разлука в этом смысле является прекрасной проверкой. Мыша, не заботясь о своем самолюбии, открыто говорю тебе, что все мои помыслы сводятся к непреодолимому желанию продолжать наш счастливый - да, счастливый, пожалуйста, не опровергай, счастливый для нас обоих, спаянный кровью гражданской войны, брачный союз.

Я хочу, чтобы ты осталась моей женой, а я твоим мужем. Если твои желания не совпадают с моими, то в таком случае инициатива развода всецело принадлежит тебе и я не могу нести за него даже половины ответственности. Обоюдного согласия тут нет…

Мушка, мушка, ты так торопишься жить, что, может быть, когда это письмо, карабкаясь по перевалам и изнемогая в борьбе с мучительно длинным пространством, нас сейчас разлучающим, придет, наконец, в Москву, то окажется, что ты уже вышла замуж за какого-нибудь противного павиана вроде Склянского, к которому мы с тобой дружно питали чувства сдержанной антипатии.

Мыша, все эти бесчестные люди, которые охотятся за тобой, моей Дианой-воительницей, они любят только твое тело, они не понимают и не ценят твоего гения. То, что ты выдающаяся писательница, крупнейший художественный талант,- это им нужно не для духовной полноты умственной жиз ни, которую они никогда не ведут, а лишь как острая приправа к их развратным ощущениям. Не забывай, песчинка, что я, как умел, старался сберечь твое дарование даже в среднеазиатских дебрях, за что и удостоился благодарности со стороны нашего общего отца. Но не думай, мушинька, что если в мое отсутствие с тобой случится какой-нибудь грех, то ты уже не сможешь вернуться ко мне. Я сумею доказать тебе мою любовь тем, что если ты придешь на вокзал меня встретить и заявишь, что мы остаемся "супругами", то при таком радостном воссоединении пушков на прошлом будет поставлен огромный крест. Вспомни Свияжск. Мы с достоинством вышли из истории с Л.Д., в самом деле оказавшейся вполне случайным эпизодом.

Я не призываю тебя разводиться с твоим воображаемым новым мужем, чтобы возвратиться ко мне, я только открываю тебе эту возможность в случае твоего желания. Но если моя пылкая любовь на шестом году брака тебе смешна и противна, если в ответ у тебя не шевельнется хоть маленький кончик взаимного чувства, то тогда, конечно, нам следует разойтись. Я не признаю семьи, основанной не на любви. По приезде в Москву ты дай мне ответ…

Прощай, моя милая гордая самочка, уходящая в таинственную даль с высоко поднятым пушистым хвостиком. А помнишь, как было нам весело, когда после тяжелых недоразумений вдруг оказывалось, что пушки снова объединились. У нас обоих сразу точно сваливался с сердца камень…

Не смея прикоснуться к закрытым на замочек губам, почтительно прикладываюсь к твоей правой руке. Горячо любящий тебя Федор Раскольников.

P.S. ‹…› Милейшая маленькая Соловьева рассказала мне о том кошмаре, о той эпидемической вакханалии нескончаемых разводов и новых браков, что творится сейчас в Москве в советских и, в частности, в коммунистических семьях. Она говорит, что иногда сходятся вместе пять или шесть бывших и настоящих жен того или иного ответственного работника. Не успевают износить башмаки, носившиеся при одном муже, как уже венчаются с другим кобелем. Бррр, как гнусно, омерзительно, тошнотворно! Неужели и мы с тобой, Лариса, уподобимся партийным мещанам? Нет, я всегда считал, что ты женщина с принципами, с коммунистической этикой. Тут произошло какое-то роковое недоразумение…

Конечно, я был перед тобою виноват: порою груб, порою невнимателен. Такую жену, как ты, нужно было носить на руках; разговаривать, стоя на коленях. За всю мою вину, которую я осознаю и в которой жестоко раскаиваюсь, умоляю простить меня и не помнить лихом. Если же ты придешь к выводу, что твоя этика позволяет тебе жить со мною, то я даю честное слово коммуниста, что многое и многое из нашего прошлого, о чем тебе неприятно вспоминать, больше никогда не повторится. Я покажу тебе перед всеми большое внимание, я окружу тебя исключительной заботливостью, я буду усыпать твой путь розами.

Преданный тебе до смерти.

Раскольников