Отступник - драма Федора Раскольникова

А Радек… Что ж Радек? Дело было не в Радеке. Их связь не могла быть глубокой. И долго не могла продолжаться. Он знал: не могли быть парой эти два человека, ее экзальтированное чувство скоро должно было угаснуть. Даже внешне они представляли собой невозможное сочетание: высокая полнокровная красавица и маленький человечек с огромной головой и желтыми прокуренными зубами. Непосредственная и прямодушная Лариса - и лукавый, проказливый и злой софистик, считавший правду и ложь одинаково пригодными средствами в политических играх…

В первые недели по возвращении из Афганистана Федор не в силах был заниматься какими-либо делами. Отчитавшись в Наркоминделе за почти трехлетнюю работу в Афганистане, он наотрез отказался от предложенной ему новой работы за границей. Не искал работы ни в ЦК, ни в Совнаркоме. На недоуменные вопросы друзей, бывших соратников по гражданской войне, рассчитывавших, что он вернется на флот, отвечал, что занят литературной работой. Иногда он садился за стол, перебирал бумаги, начатые и неоконченные статьи, почти законченную рукопись книги воспоминаний "Кронштадт и Питер в 1917 году", главы из которой печатал в журнале "Пролетарская литература", но не мог заставить себя сосредоточиться, все мысли занимала Лариса.

2

Ему нужно было повидаться с Троцким, поблагодарить за то, что содействовал его возвращению из Афганистана. Но Троцкий был болен, никого не принимал.

Во второй половине января они, наконец, увиделись. Увиделись случайно, на квартире литератора Воронского, к которому Федор напросился в гости, узнав, что у него будет Лариса. Собираясь на встречу с Ларисой, надел любимый ею черный с искрой костюм-тройку, купленный в Кабуле в итальянском магазине, серебристый галстук в косую полоску, который она ему подарила.

Ларисы у Воронского не оказалось, зато удалось встретиться с Троцким.

У Воронского собралось большое общество - писатели, журналисты, военные - соратники Троцкого, партийцы, занимавшие видные посты в разных наркоматах, в Московской партийной организации. Все эти люди, как понял Раскольников, были сторонниками Троцкого в проходившей новой внутрипартийной дискуссии. Оторванный заграничной службой от бурной московской жизни, Раскольников не знал многих обстоятельств внутрипартийной борьбы, но, конечно, в общих чертах был осведомлен о том, что происходило в партии, в стране.

Дискуссия началась с письма Троцкого в ЦК и ЦКК в октябре 23-го года. В письме содержалась критика сложившегося в стране режима всевластия бюрократического партийного аппарата, режима, который, как писал Троцкий, "гораздо дальше от рабочей демократии, чем режим самых жестоких периодов военного коммунизма". Ответственность за это Троцкий возлагал на "старую гвардию", правящий класс революционеров, перерождавшихся в условиях нэпа, превращавшихся в обывателей, самодовольных чиновников. Непосредственным объектом критики Троцкого была "руководящая тройка" Политбюро в составе Зиновьева, Каменева и Сталина, претендовавшая на лидерство в партии во время болезни Ленина.

Немедленно последовал отпор со стороны "тройки", на Троцкого обрушились обвинения во фракционности, стремлении захватить лидерство в партии. Перевес в этой борьбе был на стороне "аппаратчиков". Заболевший в самый разгар дискуссии Троцкий не мог выступать на партийных собраниях, не в силах был даже проводить совещания со своими сторонниками. Его появление у Воронского было, вероятно, его первым после болезни выходом в свет.

- А вот и нашего полку прибыло! - радостно встретил он Раскольникова, вытянул ему навстречу обе руки, не вставая, однако, с кресла, в котором сидел, укутанный верблюжьим одеялом, еще, должно быть, не вполне оправился после болезни. - Знакомьтесь, товарищи, кто не знаком с товарищем Раскольниковым. Мы старинные друзья, и в тюрьме стенка в стенку сидели, и флотские щи хлебали из одного котелка.

За длинным столом, стоявшим перед высокими стрельчатыми обледенелыми окнами, в которые било холодное солнце, сидело человек двадцать, кресло Троцкого было отодви нуто от стола, придвинуто к выложенной синими изразцами полукруглой печи, - подальше от холодных окон, от сквозняков. Раскольникову подали стул, он сел возле Троцкого, поклонившись обществу, взглядом захватив лица знакомых - карлика Радека с большой незажженной трубкой во рту; лысого, беспокойно вертящегося на своем стуле "гения военного коммунизма" бывшего наркома финансов Крестинского; согнутого над столом нескладным вопросительным знаком прозаика Пильняка; прямого, как сантиметровая линейка, заместителя наркомвоенмора Склянского в неизменном защитном френче.

- Что-то вашего голоса не слышно, Федор Федорович, в проходящей дискуссии? Приехали и затаились. Будто ушли в подполье. На вас не похоже. Может быть, болеете? Но по вашему виду этого не скажешь. Выглядите иностранцем. Этакий преуспевающий господин, - шутливым тоном говорил Троцкий, цепко вглядываясь в Раскольникова.