- А ты, конечно, сойдешься с Троцким? Или - с аппаратчиками, бюрократами? - спросил Александр.
- Мне бы не хотелось ссориться с Троцким, - ответил Федор. - Но Сталин с Каменевым предложили интересную работу - дают журнал. Редактировать "Молодую гвардию". Как отказаться от такого предложения? Мог бы, кстати, и тебя печатать, если бы ты вздумал что-нибудь сочинить. Что-нибудь из эпохи гражданской войны. Возьму журнал, заведу рубрику: "Бойцы вспоминают…"
- Нет, уволь. Не хочу вспоминать о войне. Разве пришлю как-нибудь шахматный кроссворд.
- Не хотелось бы отказываться от журнала, - повторил Федор в раздумье.
- А ты не отказывайся. Прими подарок. Но и Троцкого не задевай. Постарайся, как Одиссей, проскользнуть между Сциллой и Харибдой, прислушиваясь к песнопениям с той и другой стороны. Печатай тех и других. Когда-нибудь это тебе зачтется.
- Да, но это значило бы все-таки порвать с Троцким. Нет, брат, наверное, ничего с журналом не выйдет.
Свой выбор он сделал со странным, удивившим его самого, равнодушием. На другой день после его возвращения из Питера ему позвонил Каменев, спросил, обдумал ли он предложение взять на себя "Молодую гвардию", и он ответил, что да, обдумал и готов хоть завтра приступить к работе. Хотя за минуту до этого и в мыслях не держал ничего такого, был занят очерком об Афганистане для Воронского, который отложил из-за поездки в Питер и к работе над которым вернулся, приехав из Питера. После разговора с Каменевым он выбросил начатый очерк в корзину: эта работа уже потеряла смысл. А позвонил бы вместо Каменева Воронский и предложил идти оформляться в штат "Красной нови", он принял бы предложение Воронского. Судьбу решило то, что первым позвонил Каменев. Точно так можно было решить дело, подбросив вверх монетку: как ляжет, орлом или решкой.
Отчего так? Он сам не мог объяснить. И не слишком старался объяснить. Но если бы захотел разобраться в себе, не мог бы не признать, что ему глубоко безразлично, за кем идти. Он не видел существенной разницы в позициях сторон. Одна сторона чуть больше значения придавала зависимости российской революции от мировой революции, другая чуть меньше. Там была борьба амбиций. А ему, Раскольникову, какое дело до этой борьбы? У него свои заботы, своя боль - от него ушла жена. Ушла жена - и все на свете потеряло смысл.
Но он готов служить. Он хороший работник. Он многое умеет, у него писательский дар. Он хочет работать. Ему предлагают интересную работу. Какая разница, кто предлагает? Предлагают т е п е р ь. Что еще нужно?
Назначенный ответственным редактором "Молодой гвардии", Раскольников одновременно был введен и в редколлегию журнала "На посту". Первое время изучал вышедшие ранее номера обоих журналов. Особенно важно было для него познакомиться с писаниями напостовцев.
Литературно-критический ежемесячник "На посту" выходил с мая минувшего года и успел приобрести скандальную известность, но до приезда в Москву Раскольников не видел его. Журнал с первого номера брал за живое. Молодые и дерзкие сотрудники его - Авербах, Волин, Родов - объявили своей задачей положить конец идеологическому разнобою в литературе, возникшему с появлением нэпа, когда оживились различные буржуазные литературные группы, и расчистить дорогу пролетарской литературе - литературе, творимой руками самих рабочих. Эта литература приобрела общественное значение в годы гражданской войны, когда старые писатели или бежали за границу, или отсиживались в окопах чистого искусства, теперь этой литературе предстояло найти новые пути, и прежде всего освободиться от влияния прошлого - влияния старой дворянско-буржуазной культуры, дворянской литературы. Напостовцы объявляли войну этой литературе. Главным объектом их атак была "Красная новь", объединявшая "писателей-попутчиков", главным враждебным направлением в критике - "воронщина", по имени ответственного редактора "Красной нови". Воронского били за внеклассовый подход к рассматриваемым произведениям, за то, что не признавал идеологичес ких различий между писателями, оперировал внеклассовыми категориями "талант", "художественная правда", "свобода творчества".