Отступники

– А кто спрашивает? – спросил я замирающим голосом.

– Ну… Я не помню своего имени, – словно извиняясь, пробормотал голос. – Оно не имеет значения. Я лишь хотел поблагодарить того господина в черных латах. Если б не он, я просто раскромсал бы вас на части и продолжил угрюмо слоняться здесь. Это не тот образ жизни, который одобрила бы Кэс.

Рем одобрительно взглянул на Олечуча и толкнул меня плечом в бедро.

– Вот видишь?

– Убийца, – сказал вдруг Олечуч. – Проваливай, убийца.

– Теперь я могу уйти, – продолжал голос. – Я обещал Кэс вернуться, но, по-моему, сильно опаздываю. Надеюсь, она не будет сердиться. Наш парнишка, наверное, уже пасет коз…

Голос замолчал. Мне показалось, что призрак ушел, но тут он заговорил снова:

– Чуть не забыл. Сам я испытываю к вам только бескрайнюю благодарность. Но вот мои слова… Вы понимаете, я был очень зол, когда писал все это. Перечитываю и ужасаюсь: каким я был злобным дураком. И, что самое обидное, ничего уже не сотрешь. Вы знаете, но скорее всего мои слова убьют вас. Если вы, конечно, не поторопитесь. Спасибо еще раз. И прощайте.

Вот теперь он ушел окончательно.

А слова приближались.

– Вот видишь? – спросил я, толкнув Рема локтем в плечо.

И неодобрительно взглянул на Олечуча.

В ответ мне снова заскрежетал засов.

– Стой! – я подскочил к чучелу, схватил за плечо. Но только подался вперед, пальцы бессильно скользнули по наплечнику. Олечуч прошел с десяток шагов вперед и остановился. – Вернись внутрь! Это слишком опасно!

– И миллионной доли того времени, что я провел здесь, не изошло, пока мы идем вместе, – нервно прошелестел Олечуч. – А ты уже достал меня до последней песчинки в моей голове!

Больше он не сказал ничего. И не собирался. Он поставил перед собой меч, воткнув его в пепел острием вниз. Словно одинокий волнорез, стоял он теперь на пути неукротимой приливной волны. Его трясло. Но, вероятно, лишь от кровожадного предвкушения.

– Престон, – окликнул меня Рем. – Отстань от него. Каждый делает что может, так? Прикроем его отсюда, и все законы природы будут соблюдены. Запирай дверь, и посмотрим, как этот кусок козлиного войлока выкрутиться на этот раз! Snaka dam…

Я с трудом сдвинул перегородку, наваливаясь на нее всем телом. Рем смотрел на меня с неодобрением. Этот взгляд я хорошо знал. Он преследовал все мои благородные порывы, как воздушный змей, привязанный к шее буйвола. «Ты слишком мягок» – говорил он мне обычно. «Когда-нибудь тебе придется убить. Придется. Кто-нибудь приставит тебе нож к причиндалам, или нанесет оскорбление, которое можно будет смыть только кровью. Посмотри на себя, snaka dam, ты вонючий уголовник, тебе на роду написано занозить задницу Первого. Что с того, что ты только калечишь своих противников или убегаешь? Убить можно и косвенно. Вот ты спер золотые подвески у какой-нибудь тэнихи, а ее муженек после этого перерезает ей глотку в запале ревности, думая, что она потеряла их, кувыркаясь с любовничком. Или стянул у сайского купчины отцовские часы, а он от этого вскрывает себе нутро, ибо так им положено по чести. Всякое зло – зло! Ты преступник, Престон. Так веди себя как надобно».

Да, так говорил Рем. Почти дословно ему вторила моя рудиментарная совесть. Она вставляла мне палки в колеса, заставляла совершать противоречивые поступки. Я понимал, что это обрывки старого плаща, которые трепыхались еще поверх нового, грязного заскорузлого покрывала, что выросло у меня на плечах. Спутавшиеся нити подавленных желаний, гибрид юношеской наивности и злой жизненной иронии.

Я задвинул засов.

Перед Олечучом слова остановились. Они мерно покачивались, как водоросли в теплом течении. Меж ними перемещалась, опадая и вспархивая, волна пронзительного визга.

– Убью, убью, убью! Умри-и-и! Убью!

– Когда лифт начнет подниматься, запрыгивай на крышу! – крикнул я.

Олечуч не ответил.

Он ждал.

Я целился в них из инфузера.

Слова тоже чего-то ждали.

Между нами росло напряжение, словно давление под крышкой котла. Но чего-то не хватало, чтобы варево закипело. И тут я решил чуть сменить неудобную позу, подогнул под себя затекшие ноги, и непроизвольно сжал курок влажными пальцами.

Свинцовый шарик с хлопком вырвался на волю, кто-то кувыркнулся, взвизгнул, нарушая общий свербящий шум, и затих. Слова замерли. Послышалось чавканье.

Олечуч, не оборачиваясь, показал мне кулак…

…и тут же он уже сдерживал хлынувшую на него армию, орудуя мечом как щитом. Рем трубкой поджег пупырек первого хлопыша, и рогаткой пустил ее далеко вперед в тылы стаи. Там ухнуло, взметнулись разорванные в буквы выражения, по крыше лифта застучало, зашлепало. Олечуч, держа меч за лезвие, крутился на месте, слова отскакивали от его локтей. Снова поднялась проклятая пыль, Олечуча скрыло, я лишь видел его смутный танцующий силуэт.