Отсутствие Анны

Анин будущий отец рано лишился матери и остался вдвоем с отцом, вечно безработным художником, любителем выпить и потусить. Их большая квартира, оставшаяся от матери Максима, была всегда полна гостей: проезжих автостопщиков, художников, маргиналов, музыкантов, хиппи и панков, путешественников, ищущих смысл, и просто тех, кому негде было переночевать. Может, когда-то это место было уютным, но после смерти хозяйки быстро пришло в упадок. В кухонном шкафчике кто-то мог запросто забыть недоеденную рыбу, и никто не убирал ее, пока она не превращалась в высохшую мумию. Обои были ободраны многочисленными кошками, которых приносил домой сердобольный Максимов отец. Паркет дыбился ощерившимся хищником, сантехника проржавела насквозь, шторы свисали с покосившихся карнизов, как приспущенные флаги. В коридоре пахло кошачьей мочой. Однажды, немного освоившись у Максима дома, Марина попыталась пропылесосить серый ковер, лежавший у кровати, и он оказался бордовым.

Максим жил сам по себе. На момент знакомства с Мариной ему было всего двадцать лет (Марине – семнадцать), но вел он себя как очень взрослый мужчина (так ей тогда казалось) и выглядел гораздо старше своих лет. Когда он учился в школе, никто не обращал внимания на то, что Максим приходил на занятия с красными от недосыпа глазами, в рваной одежде и без домашней работы – в те годы у всех хватало своих проблем. Он пошел в общеобразовательную школу рядом с домом, и там, должно быть, его действительно били одноклассники за то, что он не ходил за гаражи пить дешевое пойло и нюхать клей, а читал книги из богатой домашней библиотеки у себя под партой. Последнее, впрочем, он мог выдумать, чтобы ее разжалобить… Но Максим и вправду был очень начитанным, а книги на полках в его доме были покрыты слоем пыли чуть менее пушистым, чем все остальное.

Впервые переступив порог его дома, почувствовав тяжелый запах кошек и грязи (Максим с гордостью сообщил, что прибрался к ее приходу), Марина ощутила брезгливость.

Но удивительно, к чему только не может привыкнуть человек, когда влюблен, и на что способен закрыть глаза. Старая загаженная квартира превратится в царский дворец, а мальчик с синдромом Питера Пэна, не окончивший даже среднюю школу, – в сказочного принца, ради которого стоит рискнуть всем на свете. Тогда она совершенно искренне считала, что ей повезло.

Ее не испугали ни истории об уличных драках и многочисленных пассиях (ни одна из которых не понимала его и ни одна из которых не могла сравниться с Мариной), ни о неоконченной школе, ни даже о наркотиках. С очень серьезным, встревоженным лицом (тогда он даже побледнел, в самом деле побледнел) он скорбно сообщил, что уже очень давно не употребляет ничего серьезнее алкоголя, но поймет, если его темное прошлое отпугнет ее, хорошую девочку. Тогда она положила свою ладонь на его, дрожавшую, и приникла к его губам таким долгим поцелуем, что у обоих захватило дух.

До сих пор она была уверена – он и вправду был встревожен и трепетен, боялся ее потерять, верил во все, о чем говорил. Паутина лжи, в которой он жил, была для него такой же привычной, как для иных – традиция чистить зубы по утрам. Вера в себя была его способом выживания. Собственное «я», сотканное из смеси мифа и реальности, – его религией.

Воспоминания о некоторых эпизодах их недолгой совместной жизни всегда всплывали как-то неожиданно, словно сознание долго защищало ее от правды, мгновенно вытесняя неудобные случаи из памяти. Тот раз, когда она пропылесосила ковер, стал их первой серьезной ссорой – всегда такой нежный, воздающий ей, словно золоченому идолу, бесконечную хвалу, Максим покраснел от крика. Тогда она узнала, как сильно он ценит свое личное пространство. Позднее частью этого личного пространства оказались не только пыль на ковре, но и право не объяснять, почему он вернулся с очередной работы в день получки побитым и без денег, и подруги, чьи заколки она время от времени выуживала из-под диванных подушек.

Но в день, когда она впервые переступила порог его дома, до всего этого было далеко. Тогда при входе в коридор он мигом закрыл ей глаза широкой ладонью и рассмеялся:

– Не хочу, чтобы ты это видела. Пойдем сразу в комнату. Я там прибрался к твоему приходу.

Не слушая протестов, он легко подхватил ее на руки и понес куда-то, а из углов квартиры выползала и обнимала их затхлая темнота, словно все это время дожидавшаяся хозяина. Мысль о матери, верившей или притворившейся, что верит, в ее ночевку у подруги, вспыхнула в этой темноте на мгновение – и погасла.

В его комнате оплывали мутным воском свечи, блики огоньков дрожали на поверхности высокого зеркала над кроватью, испещренного трещинами и царапинами. На столе у кровати ждала своего часа бутылка без этикетки. Пылились у стены старые гитары. Цветы в глиняной вазе роняли на покрывало белые лепестки. Старые шторы были плотно задернуты, и Марине показалось, что ничего, кроме этой комнаты, не существует на свете.