Отсутствие оснований. Опыт странного мышления. Часть I

Философ – это не выбывший, это не беспредметный мечтатель, живущий за гранью бытия, наоборот, он по-особому включен в бытие, но в отличие от других он пытается не следовать, а услышать этот голос бытия, для него это все тотальная загадка, тайна, а не обычная определенность. И философия47 – это установка бытия, позволяющая устойчиво жить в таком странном состоянии. И такое присутствие не является уникальным событием, выходящим за границы состояний человека, скорее всего, такое состояние внутренне присуще всем. Часто возникает точная остановка такого или выделение такого состояния, или выделение этой тотальной неопределенности в нечто присутствующее, в какую-то длительность… Например, в Древней Греции такое состояние не только точно установили, но также и перестали преследовать, прекратили считать болезнью и лечить. И, конечно же, мудрецы всегда против таких ощущений у «граждан», так как неопределенное разглядывание определенности меняет бытие, бытие перестает быть установленным, понятным, предсказанным, оно становится зыбким, бессмысленным и загадочным, а в итоге видимость бытия становится туманной, и при дальнейшей фокусировке на нем оно приобретает новое понимание, и определенность снова становится такой же, но уже другой… А как же установленные определенности, адекватности? Вот в этом, в таком и суть той цивилизации, что возникла на базе такой массовой греческой болезни. И жить зная, что есть загадка, неопределенность – это достижение философии греков (также как противоположное такому – аристотелизм). Но, скорее всего, присутствуют и другие способы фиксации состояния неопределенного разглядывания определенности.

Суть в том, что именно такое отношение к мудрости, а точнее, такая установка, при которой присутствие загадки становится нормой для ума – это и есть суть, ставшая стержнем греко-римской, а затем и будущей христианской цивилизации. С таким состоянием всегда пытались бороться, его пытались сделать мудрым (Аристотель, Аквинский, Гегель), затем особо-критичным (Бэкон, Декарт, Юнг, Кант), после позитинонаучным (Конт, Спенсер), затем определенным (Рассел, Витгенштейн), то есть каким-то окончательным учением о явленном мышлении. Но в какой-то момент все опять выходит из-под контроля (Августин (Лютер), Кьеркегор, Достоевский, Бердяев, Шестов, Хайдеггер, Камю).

И «все люди – философы» именно потому, что у каждого есть возможность оказываться в этой неопределенной определенности. Каждый ум охватывает такое состояние, хочет он того или нет. Но, возможно, особенность некоторых позволяет пребывать в нем особым образом. Такое состояние влечет за собой и сомнение, и бессмысленность, и другое. При этом есть и способы ухода от этого, и через молитву, и через решение, явленное мышление, гипотезу, теорию, мудрость, смерть. И наследие греков – это именно установка, определение, фиксация присутствия такого состояния духа, и последующая борьба с ним.

Предположительно Сократ считал, что записывать такое состояние, описывать его – это создание какой-то определенности, или производство конкретной мудрости. А чистота философии состоит не в том, чтобы создавать определенность, а это «бытие», при котором присутствует включенность в такую неопределенность, то есть это отсутствие собственной мудрости48. И такое «записанное» состояние духа – это уже определенность какого-то порядка, это учение, знание, мудрость, конечно же – мудрость философская, но это уже не та первая философия, не то чистое состояние, а это уже нечто потерявшее свою живость и ставшее какой-то мертвой определенностью. Но такова традиция после Платона, что каждый философ все же соглашается в итоге на существование такого вреда, на присутствующую необходимость омертвления своего бытия через его фиксацию. Конечно, такая философская мудрость может быть использована как учение, и она может изменять многое. Но это уже не то, что присутствует, когда оно происходит. Можно предположить, что Платон, записывая такое в виде диалога, пытался создать наименьшую форму омертвления неопределенности, но все же избежать такового невозможно.

– Но почему невозможно избежать омертвления через запись? Дело в том, что состояние духа – это скрытое состояние (неявленная духовная деятельность), и оно присутствует как нечто неуловимое. И записать состояние можно, но это уже не само состояние – это его последствия, нечто опредмеченное в виде формального мышления (явленного мышления). Конечно, кто-то, разглядывая такую записанную мертвость, может войти в состояние (и прикоснуться к тому, в него), а кто-то нет. Такое состояние не может длиться, оно есть, а затем его нет, но передать или показать его невозможно. В нем можно оказаться и даже записать нечто после, но это, опять же, уже не то, как это было…