Отсвет мрака

В полной растерянности Панин слонялся по блимпу, ставшему для него не столько убежищем, сколько узилищем. Пробовал почитать про всякие там инбридинги с инцухтами, но скоро оставил это занятие. Отмахнувшись от угрызений совести, вскрыл посылку, где хранилось что-то съестное. Действительно, хранилось. Две грозди бананов и какие-то незнакомые плоды, похожие на синие пупырчатые яблоки, сгнили. Кому понадобилось посылать все это посылкой, когда повсюду есть пищеблоки, запросто синтезирующие любой вообразимый фрукт и овощ?. Панин внимательно прочел сопроводительный лист: это оказались рекомендательные образцы новых сортов, выведенные специально для разведения в условиях Меркаба. Что ж, некоторое время меркабцам придется пожить без естественных фруктов. Панин спровадил образцы в утилизатор и демонстративно заказал себе спелый банан. Пищеблок с облегчением выдал требуемое.

Вродекот сменил позу. Теперь он лежал на боку, откинув лапы, и тяжко дышал. Ему было погано. Панин брезгливо отодвинул уже размякший мясной ломоть, присел на корточки и внимательно осмотрел ожог. Шкуры на боку и холке практически не осталось: сплошная обугленная кора. Задние лапы обгорели до костей. Любой земной зверь от такого увечья давно бы умер. Но кто мог дать Панину справку о степени живучести обитателей Царицы Савской?.

Панин сходил в кабину, переключил пищеблок в фармакогенный режим и потребовал чего-нибудь болеутоляющего в сочетании с заживляющим. Блок выплюнул ему на ладонь пластиковую капсулу с желтой маслянистой эмульсией внутри. «Этого мало, — подумал Панин. — Тут меньше чем двумя литрами не обойтись». Он попросил увеличить дозу, но, как видно, в блоке постоянно срабатывали скрытые ограничители, дозировавшие эмульсию в строгом соответствии с представлениями программы фармакогенеза о метаболизме нормального человека. Правда, память пищеблока, старательно сохранявшая все недельное меню во избежание повторов, на медикаменты не простиралась, и через час Панин вытряс из агрегата нужное по его мнению количество эмульсии.

С охапкой капсул он явился в багажный отсек и принялся выдавливать их содержимое на пораженные участки тела вродекота. Скоро задняя часть туловища зверя покрылась лоснящейся пленкой. И лишь выбросив в угол последнюю пустую капсулу, Панин подумал, что живительное для любого обитателя Земли средство свободно может оказаться отравой для квазифелиса. Пока он в раздумье чесал затылок, эмульсия начала оказывать свое действие. И это, по всей видимости, не доставило и без того уже оглохшему от боли вродекоту никакого облегчения. Тот наморщил морду, ощерился, заскрежетал клыками. А потом тихо, совсем по-собачьи, заскулил.

Панин отпрянул. «Ну, что ты… — пробормотал он растерянно. — Держись, парень. Это только поначалу больно, а потом пройдет, я знаю. Меня вон давеча хватанули твои приятели… может, ты и хватанул… а я уже как огурчик, плясать могу — Потерпи немного, эта штука хорошо помогает, быстро лечит…»

Вродекот плакал всю ночь. Не выдержав, Панин ушел, но скулеж и лязг клыков преследовали его повсюду. Он мотался по тесным корабельным помещениям, иной раз устраивался в кресле, чтобы уснуть, натягивал «диадему» с осточертевшим У. Уолдо и его гиенами — все без пользы. За эту ночь, показавшуюся вечной, Панин от скуки и тоски трижды поел безо всякого аппетита — даже творожное суфле не лезло в горло! — выпил без малого литр рекомендуемого для здорового сна теплого молока. Но сон, ни здоровый, ни больной, не шел.

По ту сторону брони, вокруг корабля, остывало пожарище. Вдоль его границ, где уцелел живой лес, сновали невидимые во тьме хищники, светились чьи-то глаза, кто-то кого-то скрадывал, приканчивал и жрал…

Так и не сомкнув глаз, Панин встретил утро. Вродекот все еще стонал, но уже тише, с большими перерывами. «Не пойду к нему, пока не уймется, — подумал Панин малодушно. — Либо он сдохнет, либо выздоровеет. Что только я стану с ним делать во втором случае?»

Перед ним стояла весьма непростая и малоприятная задача: ежедневный сбор биомассы. При защитном поле можно было бы обойтись и травой. А так придется каждый раз облачаться в скафандр и с фогратором в одной руке и мачете в другой добираться до деревьев. Все едино травы в радиусе полукилометра после вчерашнего побоища не сыскать. Да и энергоресурс фогратора не беспределен. Когда сядет последняя батарея, Панин вынужден будет отбиваться от врагов мачете. А потом у него останется последнее оружие — руки да ноги. И польза от них, пока цел скафандр. Но и у того броня не вечна. Если ежедневно и кропотливо грызть ее острыми зубами… Как в древней притче про алмазную гору, на которую раз в столетие прилетает воробей почистить свой клюв.

Этим утром на Панина никто не нападал. Он собрал биомассы сколько смог унести, вернулся и нарубил еще столько же впрок, потому что знал: скоро страх перед ним забудется, растворится в крохотных звериных мозгах, да и, в конце концов, на место перепуганных придут другие, ничего не ведающие о двуногом карателе с огненным мечом.