Оттаявшее время, или Искушение свободой

– Я твою телеграмму получил, ты правильно сделала, что переехала в город. А вот Наталия Юрьевна делает ужасные вещи, она должна прекратить… (он не сказал «писать письма») меня искать. Я никуда не исчез, а сижу рядом с больной и почти умирающей Ниночкой. Много рисую… хочу тебе сказать, что должен задержаться ещё на два месяца, я занят серьёзным делом. Я тут не в бирюльки играю! – вдруг заорал он во весь голос.

Мне вдруг захотелось его спросить о чемодане с консервами, ведь он был рассчитан на двадцать дней, а прошло уже больше двух месяцев. По Союзу художников скоро поползли слухи, что мой отец остался в Женеве навсегда. Многие недруги и друзья с удовольствием задавали мне соответствующие вопросы. В то время я много работала для издательств и помню, как пришла на так называемый «художественный совет», где показывала очередную литографию на тему русских сказок. Зайчик плясал, мишка ел малину из лукошка, птичка пела песенку, в общем, детская радость. Но не тут-то было! Один из десятки художников, обсуждающих и выносящих свой вердикт «быть или не быть» моему зайчику, изданному в массовом тираже, вдруг произнёс «А не кажется ли вам, товарищи, что вся эта стилистика не совсем русская? Она отдает чем-то западным и не своим!» Воцарилось тягостное молчание, кому-то из них было страшно, а кому-то стыдно. И меня попросили придти ещё раз и подработать «образ русского зайца и мишки». Не нужно забывать, что это происходило уже в 1978 году.

Вся эта ерундистика продолжалась до марта месяца и однажды мы получили телеграмму: «Выезжаю, скажи Наташе, Игорь». Прошло пять месяцев с момента его отъезда, и все-таки он возвращается. В глубине души я надеялась, что, может быть, отец решится и «выберет свободу». Хотя мои наивные рассуждения в те годы о свободе выбора отца и его собственной воле были чистой фантазией. Ни о каком настоящем прыжке в неизвестность речи не могло идти.

* * *

Почему-то он приехал прямо к нам со всеми своими женевскими чемоданами, подарками, с застенчивой улыбкой в усы и бороду, но с настороженностью: а вдруг погонят в три шеи. Маме и мне его появление не понравилось. В конце концов, он должен был ехать к себе в Парголово, где уже начинал стаивать снег и, вероятно, центрально-отопительная система дома была восстановлена. А главное, это его семья! На протяжении всех месяцев отсутствия Н.Ю. названивала мне по телефону и угрожала. Её безобразные звонки сводились к обвинению меня в заговоре с отцом, к расправе над моей невинной и больной мамой, к судебному разделу имущества, квартиры и к требованию денег. В первые минуты появления отца я ему обо всём этом рассказала. Он вдруг рухнул на колени, обвис, обнял маму, меня и стал умолять опять простить его за всё и вернуться в «нашу семью». «Не отталкивайте меня, я столько пережил за эти месяцы на чужбине. Я понял, что вы единственные! Только вы мои близкие и друзья! Господи, как я был не прав, что женился на Наташе, а бедная Дунечка…»

Всё стало понятно. Он задумал развод со своей молодой женой и хочет пережить её налёт в «нашей семье».

«Пожалуйста, ты можешь у нас иногда бывать, но жить ты должен в Парголово» – таков был наш дружный ответ с мамой. Он погрустнел и, вздохнув, сказал, что всегда тяжело расплачивался за свои ошибки. Тогда он ещё не представлял, что его ждёт. А ждал его развод с шантажом и анонимными письмами во все инстанции, грабёж со взломом замков в доме и сценами, достойными пера Зощенко. С одной парголовской горки на другую неслись её проклятия: «Старый козёл, ты не достоин быть моим мужем!» Крики её были слышны даже дальним соседям. Отец старался избегать ходить в местный гастроном, где каждая продавщица с сочувствием расспрашивала его о происходящем и, конечно, жалела «бедного, несчастного старика», так глупо попавшего в сети «аферистки и интриганки».

Мы отказались приютить отца, но его возвращение и отъезд в Парголово был для меня своеобразным избавлением от ночных кошмаров.

Прогулка

К сожалению, моя личная жизнь настолько плохо складывалась, что у меня самой всё чаще возникала мысль о разводе. Я вторично вышла замуж в 1975 году, может быть, это было подсознательным желанием избавиться от постоянного и тяжёлого присутствия отца в моей жизни. Практически два года я прожила в Киеве, сумела даже завязать контакты с местными издательствами и оформить несколько книг. Всё бы ничего, но уж очень «не своим» оказался мой супруг. Мне казалось, что и для В. наш развод был бы освобождением. Он много гастролировал по стране с балетным ансамблем Якобсона, но его не выпускали в зарубежные поездки. Он тяготился этим положением и, в результате всех неприятностей, решился уехать в Харьков, там ему предложили ведущие партии в репертуаре театра, он поступил в Москве в ГИТИС и ещё реже стал навещать нас с Иваном.