Оттепель. Льдинкою растаю на губах

Хорошо, что успели до дождя. Регина Марковна, вся в красных пятнах от пережитого, расцеловала Хрусталева и всхлипнула басом. Здоровенные мужики с лопатами, похожие на могильщиков из «Гамлета», смотрели на него с уважением. Камеры погрузили в служебный автобус, уехали, наконец. Он немного посидел в «Москвиче», покурил. Включил радио.

«…A ты летишь, и те-е-е-бе-е дарят звезды-ы-ы свою-ю нежность», — с придыханием пела Кристалинская.

Он снова подумал о Паршине. Летишь сейчас, Костя? А где ты летишь?

У памятника Маяковскому собралось много народу. Дождь лил стеной. Хрусталев проезжал мимо и остановился на светофоре. В толпе он неожиданно заметил Мячина, который закрывался от дождя букетом и, бурно жестикулируя, разговаривал с тоненькой девушкой, лица которой Хрусталев не смог разглядеть, оно было скрыто зонтом. На возвышении, тоже под зонтом, широко разинув рот, заикался Роберт Рождественский. Дали зеленый свет, Хрусталев нажал на газ, но проехал не больше десяти метров, и зеленый опять сменился на красный. Он снова остановился. Рождественский почти орал, и зонт над его головой раскачивался и подпрыгивал.

Мир, состоящий из зла и счастья,
из родильных домов и кладбищ…
Ему я каждое утро кланяюсь,
вчерашнюю грязь с ботинок счищая… [1]

Кланяется он, как же! Говорят, из-за границы не вылезает. Он, Евтушенко да Вознесенский — три поэтических голубя великой державы.

В кинотеатре «Художественный» на Арбате шел фильм Рязанова «Человек ниоткуда». На «Мосфильме» распространили слухи, что Суслов устроил скандал после просмотра и фильм вот-вот запретят. Хрусталев поставил машину в переулке, взял билет на семичасовой сеанс и сел в предпоследнем ряду. С самого начала фильм начал раздражать его: слишком много зубоскальства. «По-настоящему укусить боится, а тявкает громко», — подумал он про Рязанова, которому, в сущности, всегда симпатизировал. Юрский и Папанов ему понравились меньше, чем Моргунов, у которого была эпизодическая роль повара.

«И все-таки ни один, даже самый прекрасный актер не может спасти слабого фильма, — подумал он. — Все дело, как ты ни крути, в режиссере и сценаристе».

Очень хотелось есть, но дома ничего не было. Хорошо, что хоть Елисеевский еще открыт. Хрусталев выскочил под дождь, забежал внутрь, взял коробку сардин, докторской колбасы и два батона. Коньяка у него теперь много, хватит надолго. На остановке троллейбуса стояли люди. Он вдруг заметил темноволосую, насквозь мокрую девушку с большими глазами. Зонт ее сломался, и она прикрывалась им, наполовину закрытым. Фигурка ее напомнила ему ту худенькую, которую два часа назад обхаживал Мячин у памятника. Совпадение, конечно. Мало разве худеньких? Он остановил «Москвич», приоткрыл дверцу:

— Девушка! Вы простудитесь! Садитесь! Я вас подвезу!

Она помедлила.

— Не бойтесь! Садитесь! Ведь вы же вся мокрая!

Она вдруг решилась и полетела к нему, легче пушинки.

— Спасибо большое. Я правда вся мокрая.

— Куда вас везти? — спросил Хрусталев. — Извините, забыл представиться: Виктор Хрусталев, оператор. А вас как зовут?

— Марьяна. Марьяна Пичугина.

Он подвез ее к дому, старому многоэтажному дому на Плющихе. Разговор не получался, потому что он вдруг поймал себя на том, что начинает волноваться. Этого давно не было. Не было много лет. И не нужно, чтобы это опять наступило в его жизни, хватит.

У девочки оказались ярко-зеленые глаза. Но дело не в цвете, дело в том, как она смотрит. Немножко похоже на то, как смотрит его Аська, с таким же отзывчивым удивлением.

— Мне очень не хочется, чтобы вы уходили, — сказал он.

— Мне тоже не хочется.

Начать ее целовать прямо сейчас, в машине? Он сжал руки в кулаки и постарался, чтобы она не заметила этого.

— Ты хочешь поехать ко мне?

Она исподлобья посмотрела на него. Да, очень похоже на Аську.

— Хочу. Только вот как же бабушка… Она так волнуется…

— Ты с бабушкой, что ли, живешь?

— И с братом, — сказала она.

— Придумай что-нибудь, а? — умоляюще сказал Хрусталев, разжал кулаки и порывисто обнял ее.

Волосы пахнут дождевой водой и, кажется, чем-то еще. Наверное, ландышем. Все. Я попался.

— Я скажу бабушке, — прошептала она, — что останусь у Светки. Что мы занимаемся, а на улице такой дождь…

Он гнал машину так, как будто торопится на самолет, который уже стоит на взлетной полосе и сейчас закроются все его двери. В квартире было темно, но прохладно, потому что утром он оставил открытыми все окна. Она вошла, держа в руках свои мокрые насквозь босоножки, и остановилась у стола. Кажется, она дрожит. Он притиснул ее к себе и начал осыпать поцелуями, одновременно стягивая с нее мокрое платье. Она зажмурилась, но не произнесла ни слова даже тогда, когда вся ее одежда, кроме лифчика, который он почему-то не сумел расстегнуть, упала на пол. Хрусталев не успел даже испугаться того, что не сразу пришло ему в голову, а когда пришло, было уже поздно:

У нее же никогда никого не было!