Отто Шмидт

И вот, как иногда бывает, туман вдруг раздернулся, как занавес в театре, перед нами – голубые поля тяжелого льда, а на горизонте – три вертикальные черточки мачт кораблей, к которым мы шли. Сразу переменилось настроение. Все решили пробиться во что бы то ни стало… И наконец, пробились. Сколько радости было! И у нас, и у тех, кто оставался на зимовке… Pешено было взять “Седов” на буксир: его нос водрузился прямо на корму “Ермака”, прихватили стальными тросами. Так и потащили его. Но “Седов” сам стал служить рулем у “Ермака” и затягивать его в сторону, так что ледокол не мог держать прямой курс. В результате получилось так, что корму “Ермака” забросило так, что после страшного удара ледокол встряхнуло и лопнул его гребной вал. Его конец вместе с гребным винтом ушел на океанское дно на глубину больше четырех километров…Мы в конце концов действительно выбрались и вывели все три парохода – “Седов”, “Садко” и “Малыгин” – на более разреженный лед, и я вздохнул свободней – кажется, пронесло! Я ушел в каюту спать – перед этим не спал суток двое. Вдруг услышал стук в дверь. Вошел старший механик Кузьма Петрович Малинин с убитым видом. Что случилось?.. Сообщил, что “Ермак” остался на одной машине, другую потеряли… Остановили ледокол. В кают-компании поставили длинный стол, во главе, как положено, место для капитана Михаила Яковлевича Сорокина…

Пришел Сорокин, сели за стол, начался обед. Сорокин, поглаживая усы, начал сообщение: «Теперь у нас уже не ледокол “Ермак”… Кто-то из молодежи спросил: “А что же? ”… “У нас сейчас не ледокол, а баржа с паровым отоплением по имени «Ермила»”. Что делать? Дай бог, самим ноги унести, нечего и думать, чтобы кого-нибудь буксировать»… (тем самым в деталях повторялась ситуация, пережитая Шмидтом на “Сибирякове” в Чукотском море осенью 1932 года. – В.К.)

Кузьма Петрович что-то помудрил с центральной машиной, поднял ее до пяти тысяч лошадиных сил, и мы кое-как потопали на юг. Встал вопрос – что делать с “Седовым”? Ведь его люди уже одну зиму провели во льдах, и теперь в хорошем настроении шли домой. И вдруг такое дело. Я даже поддался общему настроению и дал телеграмму в Москву с просьбой разрешить экипаж “Седова” взять на “Ермак”, а корабль пустить в самостоятельный дрейф, а потом найти его. Москва не разрешила. С корабля действительно нельзя спускать флаг…

Тогда я объявил набор добровольцев – кто хочет остаться на “Седове”. Приказом на такое дело назначать людей плохо. Вызвался остаться капитан “Седова” Константин Сергеевич Бадигин, второй – молодой практикант Буйницкий, который вел научные работы. Кажется, остались еще радист Полянский и второй механик. Кое-кто перешел с “Ермака”, сами ребята вызвались (целых 40 человек, a отобрали шестерых. – В.К.). В общем, собрали команду… Наши кладовщики, у которых зимой снега не выпросишь, открыли двери складов – бери что хочешь. Такое было настроение, потому что ребята шли на подвиг.

Дали им уголь, нужные комплекты оборудования, и я обещал, что через полгода прилетим за ними. (Это был случай, когда я не смог выполнить обещание…) Хотя расставаться было горько, но нужно было уходить на юг. Это был единственный пароход, который мы не смогли тогда вывести» (Шевелев, 1999, с. 97–99).

Разочарование седовцев было велико: «Наступил тягостный момент расставания. В сумерочном свете полуночи маленькой тесной группой стояли мы на осклизлой палубе корабля. Крупные липкие хлопья мокрого снега, тая, грязными струйками стекали по одежде и усталым взволнованным лицам. На мачте “Г.Седова” взвился сигнал “Счастливого плавания”. В ответ на “Ермаке” и “Садко” подняли “Счастливо оставаться”. Заревели гудки – раздвигая льды, “Ермак” и “Садко” тронулись на юг. Издалека доносились прощальные гудки “Малыгина”. И хотя каждый из нас остался в дрейфе по своей воле, стало как-то страшно тоскливо и тяжело» (Буйницкий, 1945, с. 72).

Правда, была еще одна попытка выручить «Седова». «13 сентября начался поход л/к “И. Сталин” в тяжелом льду в район дрейфа л/п “Г. Седов”. Другой целью похода нового ледокола было испытание его корпуса и машин. Испытание прошло успешно. До 80° с. ш. ледокол сравнительно легко преодолевал встречавшиеся льды. Но севернее начались поля 10-балльного торосистого льда двухметровой толщины. За “И. Сталиным” шел “Ф. Литке”. 22 сентября они достигли 83° с. ш. и 142°30′ в. д. До “Г. Седова” оставалось всего 50 миль. Но все это пространство было покрыто тяжелым 10-балльным непреодолимым даже для нового ледокола льдом. Поэтому с 83° с. ш. “И. Сталин” и “Ф. Литке” повернули назад к западному побережью Таймыра» (Белов, 1969, с. 208–209). Судьба «Седова» определилась, и это событие стало последним аккордом в ликвидации последствий предшествующей несчастной арктической навигации, прошедшей при участии Отто Юльевича. «Тогда считать мы стали раны, товарищей считать…»