Отто Скорцени и секретные операции абвера

Генерал Йодль изложил ситуацию. Мы следили за его объяснениями по огромной карте, разложенной на центральном столе. Номера дивизий, армейских корпусов, танковых полков мелькали бесчисленной чередой. Здесь русские атакуют, но мы можем их оттеснить. Там они проделали широкую брешь, которую мы в состоянии уменьшить контрударом таких-то частей. Я был поражен тем, сколько деталей фюрер держит в голове, чувствует сердцем: количество танков на том или ином направлении, запасы горючего, силу тех или иных резервов и т.д. На память перечислял недавно присвоенные кодовые названия, пояснял на карте свои распоряжения. Ситуация сложилась тяжелая. Фронт находился рядом с границей между Венгрией и Румынией. Имея за плечами немалый опыт, я не мог отделаться от сомнений... Способны ли перечисленные дивизии сражаться? В каком состоянии находится их артиллерия, транспортные средства? Сколько танков, самоходных орудий повреждено или попросту утрачено со времени подачи докладов, которыми располагает ставка?

Сегодня по-настоящему важных решений не будет, шептались около меня офицеры штаба.

Эти слова напомнили мне, что здесь, на вершине военной иерархии, мыслят только армиями и группами армий.

Когда настал черед представителя люфтваффе делать свой доклад, у меня возникло ощущение, будто что-то не так. Фюрер выпрямился и сухим тоном приказал докладчику точно и коротко излагать сведения. Это значило, что люфтваффе, некогда столь милая его сердцу, вышла из фавора! В результате экскурс офицера показался блеклым, лишенным некоего пыла. Резким взмахом руки фюрер прервал его и отвернулся. Генерал Йодль сделал мне знак выйти, поскольку теперь предстояло обсуждать ситуацию на других фронтах.

В соседней комнате я задержался поболтать с несколькими офицерами штаба. Смакуя вермут, предложенный ординарцами, мы заговорили о Восточном фронте. В Варшаве польская подпольная армия Сопротивления подняла восстание, по всему городу развернулись жестокие бои. Южнее сложилась еще более напряженная ситуация: сведения из этого сектора говорили о близкой катастрофе.

Мы не можем честно сказать все это фюреру, признался один из моих собеседников. Остается как-нибудь выкрутиться из этой заварухи, ни о чем ему не докладывая. А тремя днями позже меня забыли выпроводить из зала до обсуждения положения на других фронтах. Докладчик не мог далее обходить молчанием варшавскую проблему. Гитлер, только что присевший у своего стола и взявший в руки карандаши, вмиг вскочил.

- Почему не доложили об этом раньше? - вскричал он и в ярости так швырнул карандаши об стол, что их обломки шрапнелью разлетелись по залу.

Все сконфуженно молчали, тогда как фюрер дал выход своему гневу, распекая высшее руководство всех родов войск. У меня же возникло неодолимое желание сделаться маленьким и незаметным. Не в силах преодолеть чувство страха, я мечтал оказаться за тридевять земель. Часто ли он устраивает подобные "головомойки" начальству в присутствии подчиненных? Гитлер вдруг угомонился и обратился к какому-то генералу с уточняющими расспросами.

Какими дополнительными резервами мы располагаем в этом регионе? Смогут ли войска вовремя получить боеприпасы? Имеются ли поблизости крупные подразделения инженерных войск?

И вот уже началась кропотливая работа по исправлению ситуации. Следовало собрать все имеющиеся резервы, точно определить первоочередные задачи, чтобы быстро подавить мятеж в Варшаве. В который раз одно и то же: напрягая последние силы, залатать очередную брешь.

Во второй половине дня я встретил офицеров, с которыми познакомился в приемной фюрера, поинтересовался обстановкой. Новые известия отнюдь не радовали. Единственное приятное событие, словно легкий просвет меж тяжелых мрачных туч: прогуливаясь по дорожкам парка, я нос к носу столкнулся с летчицей Ханной Райч. Как выяснилось, она сопровождала кавалера фон Грайма, одного из высших руководителей люфтваффе, и пригласила меня в их домик. Засидевшись там до полуночи, я добирался ощупью до своего особнячка "для особых гостей". В просторной гостиной Ханна представила меня кавалеру фон Грайму. По его лицу с тонкими благородными чертами пролегали глубокие морщины, резко выделяющиеся на фоне белых, как снег, волос. Беседа без банальных предисловий сразу коснулась "горячей" темы: война и люфтваффе. Он объяснил причину своего вызова в ставку: фюрер хотел освободить рейхсмаршала Геринга от обязанностей главнокомандующего люфтваффе и назначить на этот пост фон Грайма. В настоящее время Геринг, используя свой авторитет, по-прежнему сохранял за собой ведущую роль, однако фон Грайм настаивал на своем единоначалии. В данный момент вопрос оставался открытым, так как Гитлер еще не принял решения.

Согласен, люфтваффе почивает на лаврах, заслуженных в 1939-1940 годах, не задумываясь о будущем. Слова Геринга о том, что "наша авиация самая лучшая, самая быстрая и самая отважная в мире", неспособны сами по себе обеспечить победу в воздухе, с горечью отметил фон Грайм.