Отцовская скрипка в футляре (сборник)

Агния Климентьевна села, суетливо зашарила руками по снегу и замерла: хлеб?! Где же хлеб?! Неужели, пока она валялась в обмороке, кто-нибудь… Нет, слава богу! Цел! Даже теряя сознание, она телом накрыла сумку. Кончиками пальцев Агния Климентьевна трепетно коснулась шершавой краюшки. Рот наполнился слюной. Агния Климентьевна облизнула губы, вытянула из сумки руку и медленно поднялась. Она с надеждой взглянула туда, где, по ее представлениям, стоял бидончик с водой и вскрикнула: бидончик валялся на боку, и на Агнию Климентьевну мутно и незряче глядела подернутая льдом лужица.

Она подняла бидончик, оглянулась на окутанную густым паром прорубь внизу, на нескончаемые, будто спуск в преисподнюю, обледенелые ступеньки к реке, со стоном вздохнула и проговорила виновато:

— Ты уж прости, Арик, сегодня без кипятку придется. И на растопку не нашла ничего. Да ежели и найду, дотяну едва ли…

В кабинете стояли запахи настылого кирпича и промерзлой бумаги, рвался из-за штор ветер, метался, трепетал желто-черный язычок коптилки на столе.

— Арик! — негромко окликнула Агния Климентьевна.

Муж не ответил. Она взяла коптилку, заслонила ладонью дрожащий огонек, подошла к дивану, склонилась к лицу Аристарха Николаевича, уловила его дыхание и сказала с облегчением:

— Спит, слава богу!

Седые брови Аристарха Николаевича, сомкнутые веки дрогнули. Он с усилием открыл глаза и сказал:

— Я мыслю, следовательно, я существую.

Агния Климентьевна присела на диван, ласково коснулась спутанных седых волос мужа:

— И о чем же ты мыслишь?

— О нашем Коле, Агочка.

— Разве есть известия о Коле? — спросила она еле слышно. — Ты ничего не скрываешь от меня?

Аристарх Николаевич вздохнул:

— Какие могут быть вести. Почта-то… Сама знаешь, блокада! О другом я. Видение одно меня одолело.

Он с усилием облокотился на подушки и стал рассказывать о том, что вчера еще было запретным в разговоре с женой.

Уже много дней и ночей, едва закрывая глаза, Аристарх Николаевич непременно видел сына. Девятнадцатилетний Николай второй год служил в саперных войсках, но в видениях являлся отцу одетым в танкистский шлем и комбинезон. Аристарх Николаевич спешил к Николаю, но тот влезал в танк, и танк сразу же трогал с места.

Аристарх Николаевич знал: впереди, в зыбкой синеве леса, затаились чужие батареи, Николай или не знал этого или бравировал опасностью. Он стоял, как на параде, по пояс высунувшись из башни, сбив на затылок шлем. Ветер путал волосы Николая, крыльями вздымал наушники шлема, и казалось, что в голову сына вцепилась хищная птица.

Рявкали затаившиеся в лесу пушки. Николай по-прежнему стоял в полный рост, и на темени у него трепетала крыльями черная птица. Танк окутывало пламя. К Аристарху Николаевичу подкатывался огненный шар. Отец слышал, как трещит в огне одежда сына, видел его глаза, разъятые мукой, и угадывал в предсмертном хрипе слова: «Как отомстишь? Чем отплатишь, отец?…»

Едва Аристарх Николаевич замолк, Агния Климентьевна шатко побрела к столу, намерзлые валенки стучали, будто солдатские сапоги. Она сказала, заглатывая слезы:

— Ты успокойся! Пожалуйста, успокойся. Нервы все это, болезнь! Куда ночь, туда и сон… Нянька Степанида наставляла, бывало: «Ты перед страшным сном не робей. Страшен сон, да милостив бог. Ан все и станется наоборот…» Коленька жив-здоров. Положись на мое материнское предчувствие…

— Все-таки в чем смысл его вопросов? Что кроется за ними? — размышлял вслух Аристарх Николаевич.

Агния Климентьевна села к столу, распустила узелок шали за спиной, расстегнула полушубок. И разом навалилась усталость, снова закружилась голова, тело ныло, как там, в сугробе.

— Не знаю, что кроется за всем этим, — сказала она. Вздохнула протяжно и, сама ужасаясь своей отчаянной откровенности, стала рассказывать о сегодняшнем выходе в город, о том, что немецкий снаряд угодил в их булочную и теперь за хлебом надо добираться так далеко. Рассказала и про свой обморок, и про разлитую воду, и про то, что не нашла ни щепочки на топливо… И заключила просительно:

— Может быть, книги, Арик? Ты не возмущайся. Я понимаю: конечно, вандализм. Но в таких-то обстоятельствах…

— Книги?! — Аристарх Николаевич выдохнул это слово с неожиданной силой. Во взгляде его, отсутствующем, устремленном в себя, промелькнули растерянность и испуг. — Книги?! Как же это я не сообразил, старый олух?! Вот и ответ на вопрос Николая…

Агния Климентьевна попятилась от него, лихорадочно прикидывая, как приглушить его галлюцинации:

— Не волнуйся, если ты против, я не трону книги.

Он с трудом всполз спиною на подушки, выдохнул протяжно, потом, как в детстве, перед прыжком с плота в ледяную круговерть Раздольной, набрал в грудь воздуха, зажмурился и сказал:

— Да о разном мы толкуем с тобой. Ты — о сугреве, о спасении тела, я — живой души… Помнишь ли ты книги, которые подарил мне твой отец, а я после нашего приезда отдал на сохранение моей троюродной сестре, Дарьюшке Соломиной…

«Надо, видно, разыскать врача. Совсем плох…» — с тревогой думала Агния Климентьевна. Концами шали смахнула слезинки с глаз и щек и сказала безразлично: