Отцовский крест. Скорбный путь. 1931–1935

Очень рано, среди дня, вдруг перестали принимать передачи и по целому ряду признаков стало ясно – будет этап. Кого-то «угонят» перед самым праздником, может быть, в это число попадет и о. Сергий и другие «наши». Как быть? Сумки привязывают Наташу к месту и не дадут побежать за группой заключенных. Отнести передачу домой она не успеет, да и не сможет; она могла только передвигать свои сумки с камешка на камешек по мере того, как подвигалась очередь. Камешки были набраны и разложены общими усилиями по всему пути до калитки, чтобы сумки не попадали в грязь, а идти по этой грязи, даже без груза, – задача не из легких. То место около стены, где толпились с передачами, было несколько повыше, и грязь там не такая глубокая, а по дорогам каждый шаг доставался с трудом. Помочь девушке никто не мог, все сами нуждались в помощи: последние дни перед праздником у каждой женщины дома дела, всех, кого можно, отпустили домой. Оставались по одной с двумя-тремя передачами, только бы сдать и получить ответ. А тут такой случай!

Да и не было полной уверенности, что нужно все переносить домой, а вдруг, все-таки начнут принимать? Ведь к празднику-то нужно передать, а если этого не удастся, заключенные останутся не только без разговенья, а вообще без пищи, на одном пайке. При всем том необходимо предупредить своих о предстоящем этапе… Что делать, что делать, как быть?

Выручила Агния Мажирина, дочь малознакомого сельского священника, приезжего из-под Уральска. У нее оказались знакомые в одном из ближайших домов, которые разрешили сложить у них в сенях вещи не только Агнии и Наташи, но и еще чьи-то. Оставив на месте сторожей, счастливицы в несколько приемов перетаскали все в эти сени и пошли домой.

Усталая, грязная, недовольная собой, чуть не плача, добралась Наташа до своей квартиры, и никого не застала дома, все ушли к выносу Плащаницы. Куда же ей теперь идти? В собор или назад к тюрьме, или прямо на вокзал? Верно ли она сделала, оставив сумки у незнакомых людей? Агния Мажирина, несмотря на свое красивое и даже как бы поэтическое имя, была до странности мужиковата, неинтеллигентна, груба, если судить по ее внешности, а кроме внешности о ней ничего не было известно. Широкое, топорное лицо, большие сапоги, самая простая деревенская одежда – вот и все, что они знали об Агнии, а кто такие ее знакомые и вовсе неизвестно.

Конечно, важнее всего то, что сейчас происходит там, в камерах, но Наташе-то практически важно немедленно решить, что должна делать она, и притом решить самостоятельно. Решила оставить на столе записку и пойти на вокзал. Она была так расстроена, что впоследствии не могла даже припомнить, заходила ли приложиться к Плащанице или пошла прямо к вокзалу, – твердо запомнила только то, что больше всего ее тяготила неуверенность в правильности своего решения, колебание и недовольство собой.

На вокзале удалось только узнать то, что заключенных уже провели и посадили в вагоны. И это было необычно. Обыкновенно их довольно долго, не менее получаса, а то и часа два, держали на перроне, а на этот раз поторопились сделать погрузку, и Наташа так и не узнала, кто там был. Что она расскажет дома? Только то, что не сумела ничего сделать! Она пришла в такое уныние, что даже не захотела пойти с Соней на другой день к тюрьме, хотя и сознавала, что пойти нужно, потому что Соня не видела, в каком доме сложены вещи, и ее там не видели. Но девушка накануне слишком устала и переволновалась и была уверена, что идти в этот день бесполезно, потому что суббота не день передач. Соня пошла одна рано утром, и ей удалось не только узнать, что их близкие остались на месте, но и передать все свои сумки. У всех, кто догадался прийти, приняли.

Еще заранее долго обдумывали, как передать кулич Сергею Евсеевичу, чтобы он понял, что кулич освящен. Для духовенства такой нужды не было, они сами освятят, а ему нужно было передать именно освященный. Прежде всего, никак нельзя было передать кулич испеченный по всей форме, пришлось ограничиться большим хлебом из сдобного «куличного» теста. Когда о. Константин дома, раньше обычного времени, освящал его, в середину хлеба вставили свечу и постарались, чтобы отверстие от нее было как можно заметнее, да еще накапали крутом воском. За этими заботами не учли «бдительности» охранников: странное отверстие смутило их, они передали кулич разрезанным на части.

История с этапом все-таки отразилась на праздничном питании насельников 12-й камеры. Не все передачи попали к ним вовремя, и поэтому на разговенье им досталось всего по половине яичка. Интересно отразилась эта деталь в письмах обоих протоиереев, преломившись через особенности характера каждого из них. Оба они описывали, как накануне помылись и прибрали помещение, ночью пропели утреню и пасхальные часы, «вспоминая семью и встречу праздника дома», – писал о. Александр. «Сколько там всего приготовилось к этому дню, а здесь нам досталось всего по половине яичка».