Отцовский крест. Скорбный путь. 1931–1935

И эту работу батюшки выполняли по-своему. Они брали иконы, как берут их для крестного хода, и с пением молитв переносили через двор мимо служебного корпуса, около которого сидели и стояли жены тюремных служащих. Женщины провожали глазами необычную процессию, некоторые крестились. Во время одного из рейсов к Владыке, несшему запрестольный крест, подбежал небольшой мальчик и попросил:

– Дедушка, дай я Боженьку поцелую!

Конечно, это был исключительный случай. Вообще-то на дворе почти нечего было делать, а «основная работа» не ждала.

Большим облегчением для работающих было то, что в этом году их после работы водили купаться на Иргиз. Сопровождаемые лениво передвигающим ноги конвоиром, они проходили вдоль задней стены монастыря, пересекали проложенную вдоль крутого берега проезжую дорогу, спускались под откос, раздевались в кустах и мылись, и плавали, сколько хотели, даже стирали запачканную одежду. Конвоир в это время спокойно сидел наверху; ему тоже приятнее было сидеть так и дышать свежим воздухом, чем бродить взад-вперед за арестованными от одной вонючей ямы до другой, или ждать в дежурке какого-то нового приказания.

На дороге за углом стены к этому времени всегда собиралась стайка женщин. Тут можно было вблизи видеть всех своих, и сами они видели всех пришедших, можно было перекинуться несколькими словами. Даже иногда, пользуясь тем, что конвоир зазевался (случайно или намеренно – это другой вопрос), можно было сунуть не в очередь узелок с какой-нибудь снедью. Записок тут не передавали, берегли и своих, и конвоира, да и нужды в этом не было.

Еще с прошлого года, когда о. Сергий был один, он обнаружил в стене недалеко от ямы вынимающийся кирпич и за ним идущее в сторону углубление; Наташина рука уходила туда чуть не по локоть. Вероятно, не один человек потрудился над изготовлением этого тайника, может быть, и о. Сергий не сам нашел его, а кто-нибудь из уходящих передал ему свой секрет. Остальное зависело от себя. Нужно было, выйдя в первой паре или возвращаясь в последней, пока нет конвоира, открыть и обшарить тайник, сунуть туда свою записку, вложить кирпич на место и отойти, как ни в чем не бывало. То же самое должны были проделать девушки, когда процессия скрывалась во дворе. При этом существовала дополнительная трудность: тайник скрывали от всех, даже от самых близких. В это время пришлось на практике убедиться в том, о чем не раз говорил о. Сергий, что тайна, известная двоим, уже не тайна (свою семью они считали за одного человека). Они не без основания полагали, что, узнай кто о тайнике, им начнут пользоваться в дело и не в дело, и попадутся. В частности, так могло получиться, если бы этим занялась матушка Моченева, немолодая, недостаточно подвижная и недостаточно осторожная. Настолько неосторожная, что приходилось все время опасаться, чтобы она не выдала посторонним тайну встреч у ямы и на берегу Иргиза. Об этих местах знали только непосредственно заинтересованные, т. е. семьи о. Сергия, о. Александра, мать о. Николая, да как «родственницы» епископа Павла мать Евдокия и Клавдия-просвирня. Больше об этом никому не рассказывали, чтобы не привлечь любопытных. Но Софья Ивановна недооценивала, насколько это важно, и все порывалась взять с собой кого-нибудь из знакомых.

– Они такие добрые, так хорошо к нам относятся, так жалеют, – говорила она об очередных своих кандидатках.

О. Сергий строго предупреждал против этого:

– Если вы сами не выдержите и проговоритесь, не сохраните свою тайну, то чужие тем более не сохранят ее, говорил он. А если слух об этом распространится, сюда будут приходить столько людей, что узнают и те, кому не нужно знать. Духовенство совсем перестанут выпускать за стены и всем будет хуже.

Поэтому, когда у ямы был еще кто-то кроме девушек и эти кто-то уходили домой вместе с ними, им приходилось выискивать предлог, чтобы вернуться с дороги, а иногда даже лишний раз идти из дому. Так случалось и тогда, когда в записке был вопрос, на который хотелось ответить немедленно.

Девушки рассказывали матушке, что было можно, из записок о. Сергия, иногда передавали ей записки мужа, передавали кое-что и от нее, когда она просила, но секрета своего не открывали. Тем более, что и за собой замечали: стоило чуть-чуть ослабить узду, и хотелось говорить со всеми и обо всем.

– У них есть какой-то способ сообщаться, – сказала однажды Софья Ивановна Елене Константиновне Авдаковой, удивлявшейся, откуда они узнают новости. Стоявшая рядом Соня промолчала, словно это не ее касалось.

Официальные пятиминутные свидания потеряли большую часть своего значения. Пропуска давались уже не в Управлении, а прямо в тюремной конторе. Это, в сопоставлении с тем, что никого из пугачевского духовенства давно не вызывали на допросы, говорило о том, что их «дело» закончено, и они почти что приравниваются к осужденным.