Отцовский почерк

Клиника занимала старинное здание, а потому имела свои особенности. Отделения с палатами отличались высокими потолками и окнами, пропускающими потоки солнечного света, в котором так нуждается любой пациент. Длинные коридоры и рекреации, соединяющие между собой отделения, были лишены естественного света – только тусклые лампочки под потолком – для экономии.

…По одному из таких коридоров Катя и отправилась к вызвавшему ее начальству, надеясь по дороге сформулировать свои ответы заведующему. – Не удалось.

Навстречу шел Тимофей Рязанцев, ее вечный «гонитель» и оппонент. Тима, как за глаза звали коллеги молодого, но очень талантливого хирурга, считал, что женщина-хирург это все равно, что блондинка за рулем автомобиля или женщина на корабле.

– Ну что, – приветствуя Катю таким образом, зло спросил Тимофей, – нашла, что искала?

– О чем ты? – не поняла она вопроса коллеги.

– Ну, ты же зачем-то полезла к старику в живот, – скорее утвердительно, чем вопросительно, произнес фразу вечно взлохмаченный Тимофей. – Тебе, наверное, статистики не хватает для кандидатской?

Обычно она отмалчивалась, но на этот раз не в силах была сдержать свои эмоции:

– Дурак ты, Тима. И мыслишь шаблонно. И как только ты оперируешь? – она пожала плечами, и взялась за ручку двери кабинета заведующего.

Ругались они на ходу, и Тимофей ее «сопровождал», как траурный эскорт, или бичуюший? Она потом разберется с более точным определением.

…Катерина открыла дверь кабинета.

Заведующий Дмитрий Сергеевич был не один: на диванчике сидела дочь умершего во время операции старика, – почти Катина ровесница. Они с ней общались и раньше, обсуждая возможные осложнения и в случае ничегонеделания, («Кажется, ее Анной зовут, – попыталась вспомнить Катерина), и в случае радикального вмешательства. В руке женщины был листок.

– Уже и жалобу накатала, – про себя подумала Екатерина, – а казалась такой разумной…»

– Вот, – без предисловия начал Дмитрий Сергеевич, – защитница у вас, Екатерина Августовна, нашлась.

Женщина попыталась улыбнуться ей сквозь слезы.

– Анна Родионовна говорит, что это, – и он показал пальцем на листок бумаги, – продиктовал ей отец перед операцией. Женщина молча протянула Кате листок, та взяла письмо и стала глазами пробегать строчки:

«Я, Родион Николаевич Карелин, 72 лет от роду, находясь в полной памяти и рассудке, в присутствии моей дочери и соседей по палате, прошу в случае моей смерти во время операции не наказывать моего лечащего врача Екатерину Августовну Андрееву. Низкий Вам поклон, Катенька, Вы сделали все, что могли, и руки у Вас, как у отца вашего, золотые…»

Она споткнулась о последнюю строчку и еще раз пробежала ее глазами: «…руки у Вас, как у отца вашего, золотые»…

– Он тут, – медленно, еле двигая губами, произнесла Катя, – какого отца имеет в виду?

– Вашего, Екатерина Августовна, – подтвердила Анна. – Папа вначале сомневался, говорил, что может просто совпадение такое. – И оглянулась на заведующего, как будто опасаясь чего-то…

– Ну-с, – воодушевился Дмитрий Сергеевич, – раз претензий у родственников не имеется, я вам, Екатерина Августовна, только выговор по отделению объявляю, так сказать, без занесения.

Он привстал над столом, опираясь большими пальцами на столешницу, давая понять, что аудиенция закончена, а его время – дорого.

– Как выговор?! – набрала воздух в легкие Анна… Но Катя, схватив ее сильной рукой, потащила за собой в коридор, на ходу кивая начальству:

– Да, Дмитрий Сергеевич, спасибо, я поняла… без занесения…

– Должен же я как-то отреагировать, – успел ответить шеф прежде, чем обе женщины вышли из его кабинета в больничный коридор.

Катя все еще держала Аню за руку. Та, подняв на нее опухшие от слез глаза, предложила:

– Может, мы куда-нибудь пойдем? Из слов отца я поняла, что разговор с вами не подлежит огласке.

– Да, согласилась Катя, – здесь недалеко есть забегаловка – для местных алкашей. Народу немного, а готовят, как ни странно, вкусно.

– Что же, алкаши не люди, что ли? – Аня была еще способна философствовать.

– Когда трезвеют, – парировала Катя, – и могут отличить качественные сосиски от дерьма. И потом, когда они трезвеют, у них просыпается обостренное чувство достоинства, – говоря это, она на ходу сняла халат и повесила его на ближайшую в коридоре стойку для одежды медперсонала. Халат был именной – с надписью на нагрудном кармашке: «Андреева Е.А., хирургическое отделение № 1».

Они спустились по центральной лестнице главного корпуса клиники в вестибюль первого этажа. Взяли пальто из гардероба. У одной оно было короткое бежевое, – чтобы удобно было носить с брюками. У другой – тёмно-синее макси, позволявшее комбинировать его, когда нужно, и с платьями, и с юбками.

Женщины вышли из здания клиники. Катя повела свою защитницу «черным» ходом, там, где предпочитала прокладывать маршрут сама. Они пересекли больничный двор для служебных машин и «Скорой помощи», липовую аллею, пролезли через дыру в бетонном ограждении, перебежали улицу и вошли в дверь, над которой было написано «Сосисочная».