Отцовский почерк

– Ленка, хоть и дочь мне, но скажу, что с жиру бесится. Август ей предан так, как мало кто из мужчин любить способен. А то, что бабы на него вешаются – не его вина. Он талантлив, хорош собой – женщины таких любят. Прости меня, Господи, что с малолеткой об этом говорю. Я немцев не люблю, но отец твой – исключение.

«Если бы бабушка Ольга была сейчас жива, она бы помогла, – размышляла Катя». Но обе бабушки: и Ольга, и Амалия, давно уже покоились на кладбищах: одна – в Москве, а другая – в Нижнем Тагиле. «А ведь отец еще может быть жив, – соображала Катя. – Сколько ему сейчас – семьдесят два? Жив или нет, но я должна узнать, где он и что с ним, и как он жил, когда мать нас разлучила…»

Она понимала, что искать надо там, на Урале. Мучили сомнения: а если он, как и мать, впал в маразм? а если уже умер?

– Катька, – сказала она себе, – ведь ты не про операцию думаешь, резать – не резать. Ты свою жизнь определяешь. Если отец жив, значит, он ждет! Старика обреченного стала оперировать, а почему же себе и отцу не хочешь дать шанс?

Она чувствовала, что не сможет нормально жить и работать, пока не найдет человека, которого так любила в детстве, и обожала, и боготворила. Ведь и хирургом она стала потому, что хотела во всем ему подражать. Вот только отец был хирургом от Бога, а она?

Нужно было дождаться возвращения сестры в Москву, взять двухнедельный отпуск и ехать на Урал.

…Танька вернулась из очередных гастролей, как всегда, веселая, довольная, пахнущая французскими духами, с подарками для старшей сестры и матери, не обремененная мировыми проблемами. Отчитавшись о поездке в комнате Елены Георгиевны, заглянула к Катерине. Увидела на ее столе листки бумаги со столбиками цифр, протянула к ним изящные пальцы с розовыми овальными ноготками, удивилась:

– Доходы подсчитываешь… или, наоборот, расходы?

Катерина шутку не услышала или не приняла:

– Да вот считаю и думаю, где, когда и почему мы с тобой, Танька, совесть потеряли…

И рассказала сестре о встрече с Анной.

Слушая Катю, Татьяна сняла очки с заплаканных глаз и обсопливевшего от слез носа, смотрела беспомощными близорукими глазами на сестру:

– Так ведь мама сказала…

– Танька, тебе не кажется абсурдной эта фраза в нашем возрасте?

– Мне же тогда было 10 лет всего.

– А мне – четырнадцать, и я кое-что слышала. Мне и тогда казалось это все странным. А потом, когда мы выросли, почему мы не спросили у матери, где могила отца? Почему не поехали сами, не узнали? Получается, что нам с тобой выгодно было его исчезновение из нашей жизни? Меньше унижений, меньше обид. Вот, смотри, – и Катя резким, но по-женски плавным движением придвинула на середину стола свои расчеты:

– Отец родился в 1919 году. В августе 1941, когда немцы, жившие в Саратовской республике Поволжья, были объявлены пособниками фашистской Германии. Ему было 22 года, и его, как выпускника военного факультета медицинского института, мобилизовали в действующую армию старшим военврачом – под Ленинград. Потом его отзывают и отправляют на Урал, а его родителей и сестренку в течение 24-х часов выселяют из родного города и отправляют – в Сибирь, на лесоповал. (2.Прим)

В Нижнем Тагиле, после того, как трудармейцам разрешают поселение и работу на гражданке, он знакомится с нашей матерью, и уже после войны они женятся.

Сначала мы уехали в Подмосковье, а потом – в Москву. Мы с матерью в Москву уехали раньше, чтобы успеть к началу учебного года, а он оставался в подмосковном посёлке, чтобы упаковать вещи, посуду, мебель и отправить контейнеры по железной дороге. Потом он не приехал, а мать сказала, что он погиб в автомобильной аварии.