Отцовский штурвал

– Выпейте, Татьяна Васильевна, – попросила Вера. – За то, чтоб вы к нам почаще приходили.

После ужина она помогла Вере убрать со стола, засобиралась домой.

– Что, уже? – разочарованно протянул Костя. – Вы обещали мне про Маугли рассказать.

– Поздно, мне идти далеко.

– А вы у нас оставайтесь, – неожиданно предложил брат. – С Верой спать будете, только она ноги складывать любит.

Таня смутилась, быстро проговорила:

– Как-нибудь в другой раз. Мне к завтрашнему дню надо план писать.

– Ну ладно. Саньке спасибо за марки, скажите, я в долгу не останусь, – вздохнул Костя.

Он потянулся к подоконнику, включил радиоприемник. Из запыленного кругляшка ударила по комнате музыка. И странное дело, веселый перебор баяна замкнул что-то у меня внутри.

– Вот! А я-то думал, куда его девать! – воскликнул я. – Таня, у нас есть аккордеон. Давай отнесем Саньке. Ему он просто необходим, может, из него великий музыкант получится.

Я достал из шкафа аккордеон, обмахнул его первой попавшейся под руку тряпкой. Вспыхнула перламутровая отделка, весело блеснули на свету белые клавиши.

– Что ты, зачем? Может, сказать Павлу Григорьевичу, он купит, – растерянно проговорила Таня.

– Скажешь тоже! Где-то еще футляр был. – Я заглянул под кровать.

– У него замок сломался, мама вынесла в кладовку, – подсказала Вера.

Я сбегал в кладовку, принес матовый от инея и пыли футляр. Вера вытряхнула из него мусор, протерла сырой тряпкой.

Мы вышли на дорогу. Я нес аккордеон на плече, так было удобнее. Таня шла впереди, каблуки сапожек впивались в снег. Тропинка петляла между кочек. По верхушкам деревьев, переваливаясь с боку на бок, сопровождая нас, прыгала луна.

– Давай помогу, он, наверное, тяжелый. – Таня остановилась, преградила мне дорогу.

– А ну, посторонись! – шутливо двинулся я на нее.

– И не подумаю, – засмеялась она. – Ты мне лучше скажи, почему из магазина пришел сердитым.

– Тебе показалось.

– Не хочешь говорить? – обиделась Таня.

– Как тебе объяснить все? – Я замялся, не зная, что сказать. Она поняла по-своему.

– Ничего не надо объяснять. – Голос у нее дрогнул, сорвался. – Ты рассердился, что я к вам пришла.

– Таня, что ты говоришь! – взмолился я. – И как только такое пришло в голову. Ребятишки в тебе души не чают.

– А ты? – тихо, почти шепотом, спросила она.

Слова, которые я так долго носил в себе, которые были нужны именно сейчас, пропали. Я молчал, язык будто приклеился к зубам.

Сегодня, когда она появилась в нашем доме, я почувствовал, что Таня со свойственной ей прямотой пошла мне навстречу. Я боялся поверить в это. Все было так неожиданно. Меня пугало другое – может, она это сделала из-за жалости к ребятишкам?

Где-то в стороне от поселка лаяли собаки, и от их тоскливого бреха стало неспокойно на душе, точно я проскочил мимо дома близкого мне человека.

Рядом за кустами чернел забор детдома, чуть выше на меня осуждающе глядела луна. Таня закутала лицо платком, зябко поежилась.

– Пошли, чего остановились!

Я поднял аккордеон. Мне хотелось что-нибудь сказать ей, смять это молчание, сломать невесть откуда возникшую стену. Но я топал за ней следом, в душе проклиная себя.

«И в кого я такой удался! Обязательно нужно испортить все».

Миновали проходную, остановились около жилого корпуса.

– Вот и пришли, – сказала Таня.

Она поднялась на крыльцо, достала из кармана ключ, с металлическим хрустом щелкнул замок. Комната, в которой она жила, была маленькой, тихой и полупустой. У окна стол, над кроватью книжная полка, в углу тумбочка, на ней круглое зеркало.

– Раньше здесь сторожиха жила, – сказала Таня.

Я поискал глазами, куда бы поставить аккордеон. Таня убрала со стола тетрадки. Из самой нижней выпали и разлетелись по комнате листки с рисунками. Я поставил на стол аккордеон, собрал их в стопку, стал рассматривать. Чего только там не было! Деревья, дома, самолеты, машины, собаки, зайцы. На одном из рисунков я узнал детдом. Рядом с ним крохотные человечки, круглолицая, величиной с дом, воспитательница. Почти на каждом листке старательным детским почерком было выведено: «Татьяне Васильевне в день рождения».

Я вспомнил, как после концерта ребятишки подходили к ней, смущенно совали эти самые листки.

– Что же ты не сказала? – обиженно спросил я.

– А зачем? Мне и так хорошо было.

Таня подняла залетевший под стол листок.

– Посмотри. Вот Саня нарисовал.

Я узнал, вернее, догадался, что на рисунке Санька изобразил свой поселок Бакалеи. На переднем плане был нарисован клуб, от него, будто в очереди друг за другом, вниз шел ровный ряд домиков, чуть выше, под самый обрез листа, раскрашенные зеленым карандашом, бугрились гольцы.

– А самолет Наташа Горина нарисовала, – сказала Таня. – Помнишь, она говорила, что у нее отец – летчик. Девочки совсем одна. Вот она и выдумала себе родителей.

Таня посмотрела на меня, печально улыбнулась.

– И я тоже когда-то придумывала.

Я заметил, как у нее дрогнули, растянулись губы, захлопали ресницы. Но она все же сдержала себя.