Отцовский штурвал

– Хоть бы ты помолчал, – тихо ответил я.

Сорокин положил трубку, молча посмотрел на меня.

Был он широкий, мощный. Черные густые брови, маленькие медвежьи глазки делали лицо угрюмым и неприветливым.

– Тебе, Степан, сейчас как можно быстрее за штурвал – беда скорее забудется. Как говорится, не ты первый, не ты последний, – неожиданно мягко сказал он.

– Держи нос по горизонту, – поддакнул Добрецов и хлопнул меня по плечу. Почувствовал, стервец, попутный ветер.

– Я-то держу, да ребятишки со мной. Брат и сестра.

– Как с тобой, где они? – быстро спросил Сорокин и даже привстал, заглянул за дверь.

– Они у хозяйки. Я хотел квартиру подыскать, но не могу пока.

Сорокин на некоторое время замолчал, хмурясь, барабанил пальцами по столу.

– А что – хозяйка гонит?

– Нет. Но стесняю я ее. К ней племянница приехала, а тут еще управдом грозится нас выселить.

Командир выдвинул ящик стола, достал синюю папку, развязал тесемки. Молча вынул листок бумаги, пробежал глазами сверху вниз.

– Тебя здесь нет! – удивленно проговорил он. – Ты что, не писал заявление на квартиру?

– Нет.

Оформляясь на работу, многие, в основном женатые летчики, первым делом написали заявление на квартиру, а мне это казалось лишним, мысли были заняты другим, хотелось поскорей сесть за штурвал.

– Давай пиши. – Он протянул мне чистый лист бумаги. – Тут у нас очередь на квартиры – тридцать шесть человек. Осенью дом сдавать будут. Что-нибудь выкроим, а пока поживешь у этой женщины. Она работает?

– Нет, на пенсии.

– Так ты договорись, чтоб за ребятишками присматривала, заплати ей за это. – Сорокин достал из кармана ручку, что-то написал на листе.

– Не родись красивой, а родись с квартирой, – пошутил Лешка. – Я вот уже шесть лет летаю, и ничего нет.

– Вот ему дам, а тебе нет, – отрезал Сорокин. – Ты у нас точно кукушка, откладываешь яйца в чужие гнезда.

Лешка промычал что-то нечленораздельное, но дальше мычания дело не пошло – Сорокина он боялся.

Сорокин поднял голову, посмотрел на меня.

– Нет у нас другой работы. Авиация спецприменения, на базе много не налетаешь. Тебе часы нужны, чтобы ввестись командиром. Послал бы в Ключи других, да некого. Почти все отлетали санитарную норму. Я сам сегодня лечу в рейс.

– А как же с ребятишками?

– Ну, обложись ими и сиди, – не вытерпел, встрял в разговор Добрецов. – У всех дети, но никто не бросает работу. Устрой в интернат, а летом возьмешь с собой в Ключи, пусть в водохранилище купаются, загорают.

– Вот когда у тебя будут дети, ты их и купай в холодной воде, – сказал я.

Сорокин достал из кармана потертый конверт. Неловко повертел в руках, протянул мне.

– Здесь летчики деньги собрали, и местком выделил, возьми.

– Как-нибудь проживу, – буркнул я, вставая.

– А ну садись, – приказал он. – Ты что, миллионер? Пока еще ходишь во всем государственном. Не для тебя, для ребятишек. Я сам без родителей и знаю, нужны они тебе или нет.

Тут он был кругом прав. Полгода прошло, как я закончил училище, сразу же после прибытия в подразделение нас, по давней традиции, отправили в колхоз, где мы пробыли до глубокой осени. Когда стал летать, деньги посылал матери.

– Квартира благоустроенная? – спросил командир, думая о чем-то своем.

– Нет, дома старой постройки. Есть, правда, телефон.

– Не о телефоне. Чем топите?

– Дровами. – Я недоуменно пожал плечами.

– Углем лучше. Дрова прогорят быстро, и снова холодно, – убежденно сказал Сорокин. – По собственному опыту знаю. Я в детдоме когда-то за истопника был. Уголь со станции таскали. Бывало, подбросишь, печка раскалится, мы на плиту картошку пластинками. Вкусно!

Лицо Сорокина сделалось грустным и добрым – это было так же непривычно, как если бы вдруг улыбнулась каменная глыба.

– Вы были в детдоме? – растерянно спросил я.

– Было дело…

Он помедлил немного, затем достал фотографию, протянул мне. С фотографии смотрела пожилая женщина в сером платке. Обыкновенное лицо, таких я видел тысячи.

– Мать? – вежливо поинтересовался я.

– От родной, к сожалению, ничего не осталось, – ответил Сорокин. – В сорок первом эшелон, в котором мы эвакуировались, попал под бомбежку. Страшно вспомнить. Горела станция, вагоны, все кругом трещало, рвалось. Меня вытащили из-под шпалы. Потом узнал: в вагон было прямое попадание. Говорили, чудом уцелел. Собрали нас, переписали фамилии и повезли дальше на машинах. Потом снова на поезде. Привезли нас в Иркутск, там меня и еще одну девочку взяла добрая женщина. У нее у самой трое ребятишек. Помню, овсяную кашу ели. Летом лучше было, огород кормил. Вот так и жили: не хуже и не лучше других. В сорок четвертом мужа у нее убили, нас забрали в детдом. Эта женщина для меня сейчас мать родная.

Сорокин бережно положил фотографию в карман, лицо вновь стало хмурым и отчужденным.

– У нас на стоянке уголь есть, техдомик отапливаем. Ты скажи адрес, завтра с утра подбросим пару тонн, я думаю, хозяйка возражать не станет.

Он быстро глянул на меня, улыбнулся одними глазами.

– Она тогда у тебя вот где будет. – Добрецов крепко сжал кулак.