Отцы

Горячность, с которой Брентен переспросил его, ввела Хардекопфа в заблуждение.

— Ты не согласен? Но почему же? Тебе придется вносить еженедельно только пятьдесят пфеннигов, если большую сумму трудно будет выкроить… Вдвоем с Фридой вы будете вносить всего марку в неделю. Ведь это же вам по карману?

— Ну, разумеется, — ответил Брентен. — Разумеется, я вступлю в твой сберегательный ферейн, отец. Да я уж и сам давно собирался.

— Вот и прекрасно, Карл! — воскликнул Хардекопф, чрезвычайно обрадованный тем, что все идет так быстро и гладко. Первый успех придал ему храбрости, он вторично бросился в атаку:

— А ты в скат играешь, Карл?

— Еще бы! В прошлом году я на турнире выиграл три кило копченой корейки!

— Вот как? В таком случае, я думаю, что… что нам следовало бы время от времени перекинуться в картишки… У нас. Или у вас.

— Превосходная идея, тестюшка! Вполне с тобой согласен.

Как это все ловко вышло, просто замечательно! Хардекопф чувствовал себя, как дипломат после выигранного словесного поединка. Вот удивится Паулина! Хардекопф совсем осмелел.

— Карл, — сказал он, — не находишь ли ты, что мы с тобой должны сблизиться по-настоящему… Сейчас, когда появился ребенок… До сих пор мы как-то мало знали друг друга. А ведь мы — одна семья, не так ли?

— Совершенно верно, отец! Ты прямо-таки прочел мои мысли!

Кружки звякнули, новый союз был скреплен. Посидев еще немного, старик Хардекопф вынул свои тяжелые никелевые часы.

— Ах ты боже мой, — с ужасом воскликнул он. — Мы здесь сидим уже целый час!

Они расплатились и вышли. Решено было в следующую субботу собраться для партии в скат. Старик Хардекопф был против игры на деньги. Брентен же, наоборот, считал, что без денег играть неинтересно. Обирать друг друга нет надобности, но без видов на выигрыш скучно. Уговорились ставить по десятой пфеннига. На обратном пути Карл Брентен вспоминал о курьезных партиях, сыгранных им.

Тесть кивал и молча слушал, — уж что-что, а слушать он умел. А в эту минуту он был еще и необычайно доволен собой. Он добился всего, чего хотел.

Их встретили без единого слова упрека, хотя они опоздали почти на двадцать минут. Хардекопф не узнавал свою жену: со вчерашнего вечера ее точно подменили. Интересно, надолго ли это? Он не верил в прочность наступившего мира.

Они сидели у постели молодой матери, с наслаждением пили настоящий крепкий кофе, лакомились шоколадными трубочками, и Брентен, разговорившись, стал рисовать картины «новой жизни», рассказал о своих планах и намерениях. Дедушка Хардекопф ласково смотрел на зятя. Фрау Хардекопф сидела молча, не веря своим ушам. Она с удивлением поглядывала на мужа, который, слушая зятя, с победоносным видом кивал головой и поглаживал бороду.

— А затем, Фрида, мы с тобой вступим в сберегательный ферейн «Майский цветок». Никак не пойму, почему мы давно в нем не состоим? Приятно ведь к концу года получить кругленькую сумму. На рождество и на Новый год денег ведь всегда в обрез.

— Ты сегодня… ты сегодня какой-то праздничный, — вырвалось у Фриды.

— Да, не правда ли? — подтвердил он. — Я сам это чувствую. Как это ты верно сказала. У меня словно глаза раскрылись.

Фрау Хардекопф не помнила, чтобы она когда-нибудь в жизни так долго сидела молча. То, что тут происходило, лишило ее дара речи. Она непрерывно переводила взгляд с мужа на зятя, с зятя на мужа и только диву давалась.

Так, в мире и согласии, протекало это скромное семейное торжество. Когда кто-то упомянул о крошке Вальтере — так собирались назвать новорожденного, — все встали и на цыпочках пошли в соседнюю комнату. Малютка, накричавшись, крепко спал, уперев в щечку крохотный кулачок. Фрау Хардекопф не могла не заметить, что он сегодня уже не такой… не такой страшный урод, как вчера, и даже обещает стать забавным мальчуганом.

Без четверти десять, минута в минуту, семейство Хардекопф собралось уходить: мальчики, которым приходилось рано вставать, ложились всегда ровно в десять. Карл Брентен взял керосиновую лампу, проводил гостей до дверей подъезда, так как лестница плохо освещалась маленьким, мигавшим огоньком ночника. В последний раз пожелав доброй ночи, гости расстались с хозяином.

Тут уж фрау Хардекопф дала волю своим чувствам.

— Замечательно! Как ты, скажи мне, бога ради, добился этого?

Хардекопф распрямил плечи.

— Ну, чего уж там такого добился? — с ложной скромностью ответил он. А затем добавил, лукаво улыбаясь: — Я его здорово пристыдил. В конце концов в нем заговорила совесть, он на все согласен.

— Замечательно! — повторила она. И все же недоверчиво прибавила: — Будем надеяться, что это надолго. — И закончила с удовлетворением. — Начало, во всяком случае, положено.

— У Фрица живот болит, — злорадствуя крикнул Отто.

— Ну вот, ведь говорила я, — огорченно запричитала мать, сразу впадая в свой обычный тон. — Никогда этот мальчишка меры не знает!

К великой досаде Отто, Фрида отдала Фрицу свою долю ванильных пирожных.

— Сильно болит? — спросила мать.

— Да, здорово, — признался Фриц.

Отто хихикал: так и надо этому Фрицу, пусть не дразнит резиновым молотком и не ест так бессовестно пирожные.