Отцы

Прошли через просторный прилегающий к озеру сад, где сидело за завтраком множество народа. Пауль Папке восхищался и посыпанными гравием дорожками, и увитыми виноградом беседками со столами и стульями на самом берегу озера. Карл Брентен опытным взглядом осмотрел кегельбаны и похвалил их. Очень хорошо, лучше быть не может (невзирая даже на близость воды). Танцевальный зал тоже заслужил одобрение всех троих.

На обратном пути, проходя через сад, Пауль Папке спросил об уборных.

— Это весьма важно, — серьезно сказал он и прибавил, обращаясь к Брентену и Штюрку: — От состояния ватерклозетов многое зависит.

Брентен и Штюрк вернулись к своему столику. Тотчас же подбежала кельнерша и поставила перед ними две кружки пива.

— Недурное обслуживание, — одобрительно сказал Густав Штюрк.

— Да уж чего лучше, — подтвердил Карл Брентен. И тихо прибавил: — Куда девался Пауль?

Хозяин, как и ожидал Папке, последовал за ним.

— Господин Папке, разрешите спросить: довольны ли вы? — сказал он заискивающе.

— Местоположение ресторана неплохое.

— Господа могут сами принять окончательное решение? — пожелал знать осторожный хозяин.

— Вы говорите о моих спутниках? — спросил Пауль Папке. — Ну, решение-то принимаю я сам. Ведь председатель ферейна я.

— А господин Брентен, почтеннейший «мэтр де плезир»?

— Да знаете ли… Господин Брентен — наш распорядитель, весельчак, душа-человек. Что же касается решений, то тут все зависит только от меня.

— Очень признателен за сведения, господин Папке. Прошу вас, не истолкуйте этого как-нибудь… но ведь у вас издержки и прочее… Разрешите мне… Но только прошу, не истолкуйте превратно.

О превратном истолковании не могло быть и речи. Пауль Папке привычно-непринужденным жестом взял золотые монеты и сунул их в жилетный карман. Он даже не поблагодарил, сказал лишь:

— Господин Майер, имейте в виду, это не значит, что я принял окончательное решение…

— Ну конечно же нет! Я и не думал ничего такого! Я вас понимаю. Вполне понимаю.

Карл Брентен встретил Папке словами:

— Ну-с, господин председатель, вы там, надо сказать, основательно задержались.

— Хорошие уборные для меня — все, дорогой Брентен, — громко ответил Папке.

— Ну, и как они? — поинтересовался Штюрк.

— Очень приличные. Чисто, приятно. Вообще, замечательный ресторан. — И еще громче: — Нашей публике, безусловно, понравится. А как пиво?

Кельнерша как раз поставила кружку и для Папке.

— Пиво лучше всего остального, — ответил Карл Брентен, обтирая пену с усов.

Они пошли берегом озера. На расстоянии часа ходьбы находился лесной ресторан «Древние саксы», расположенный «в гуще великолепного леса», как значилось в проспекте. «Мы будем у вас около полудня и осмотрим ваш ресторан», — написал хозяину председатель ферейна «Майский цветок».

— Пройдите-ка вперед, — сказал Папке, — я тут за деревьями на минутку задержусь.

— Боже мой, опять! — воскликнул Брентен. — Я-то думал, что после «Лесного замка», где такие удобства…

Но Паулю Папке ничего не требовалось; его интересовало содержимое его жилетного кармана. Укрывшись за деревом, он осторожно извлек монеты. Две по двадцать марок! Ишь ты! Неплохо! Не поскупился! Ну, посмотрим, как пойдет дальше!

Густав Штюрк спросил у шурина, как здоровье Вальтера, и они заговорили о болезнях и больницах.

— О чем это вы разговариваете? — спросил повеселевший Папке, нагнав друзей. — Не понимаю я вас. Неужели вас не волнуют красоты природы? Неужели вы лишены всякого чувства поэзии? Равнодушно проходите мимо такой благодати и рассказываете друг другу какие-то истории. Откройте глаза! Расправьте грудь! Вздохните поглубже! А-ах! Что за чудный лесной воздух!

— Что ты строишь из себя классного наставника, как будто мы школьники на прогулке, — с досадой сказал Брентен. — Воображаешь, что только у тебя есть глаза и только ты чувствителен к красотам природы?

— Саксонский лес — один из самых прекрасных лесов во всей Северной Германии, — продолжал Папке, словно не слыша раздраженные замечания Брентена. — Я люблю этот лес больше, чем леса Гааке. Как хороши эти могучие стволы буков, не правда ли? А дорога среди берез?

— Но тебе ведь хотелось к воде? — язвительно напомнил Брентен.

— Что это за пестренькая птаха, Штюрк? — спросил Папке, оставаясь глухим к словам Брентена.

— Зяблик.

— А вот та, черная, с длинным клювом? Черт возьми, ну и длинен же у нее клюв!

— Это дятел, — ответил Штюрк.

И Папке разыграл из себя старого птицелюба, питающего особое пристрастие к канарейкам.

— Они удивительно забавны, — восторгался он, — но немного однообразны по расцветке, не ярко окрашены.

— Ну, это уже вздор! — горячо возразил Штюрк. — Так обычно принято считать. Но, кроме желтых канареек, бывают пестрые или в полосах, как у тигра, бывают и белые, и темно-желтые с коричневым отливом. А вот английские цветные канарейки, так у тех оперенье коричневое с красноватым отливом, в полоску, как у ящерицы.

Штюрк разгорячился; он обрадовался, что кто-то проявил интерес к канарейкам, его любимым птичкам.

— Канарейки ведь требуют заботливого ухода, не правда ли? — подстегивал его Папке.