Отцы Ели Кислый Виноград. Второй Лабиринт

Цены этот поток, сходящий с полуподпольного конвейера, однако, не сбивал.

Поговаривали, что налоговое управление смотрит весьма снисходительно и с пониманием на растущие доходы хозяев этого конвейера, за которыми незримо стояли никому неведомые люди нашего старого приятеля Тимми.

* * *

Настал день, и далетарии во всеоружии стиральных досок ихних бабушек вышли на центральные аллеи Парка. Широкой шеренгой, элегантно, но решительно расталкивая встречных и поперечных, они чеканили шаг в такт с синкопами, отбиваемыми на стиральных досках ихних бабушек и во всю мощь своих юных глоток распевали:

«Мы не дадим Офелию в обиду:
Силонокулла свет она для нас!
Кто с нами, тем дано его увидеть!
А кто не с нами — значит, против нас!..
Всё глубже, и дальше, и выше
Винтится могучий пассаж!
А если поехала крыша,
Тем лучше для нас и для вас!!!»

Вскоре бойко и громко рэппующие тинэйджеры-далетарии прямо на аллеях Парка возродили стремительно набирающую популярность группу «Шавшевет», отпочковавшуюся от группы «Шук Пишпишим». Эта группа была сразу же замечена Офелией и приглашена на телевидение. Новомодный шлягер «Мы не дадим Офелию в обиду!» под аккомпанемент стиральных досок ихних бабушек и лужёных глоток, исполняемый шавшеветами в самых лучших традициях силонокулла, вскоре стал музыкальным джинглем, открывающим телешоу, которое Офелия Тишкер вела на центральном телевидении по вечерам в пятницу.

Гвоздём телешоу были интервью, которые неутомимая Офелия организовывала с самыми различными представителями почти всех слоёв эранийского общества. Эти интервью умело перемежались композициями «Звёздных силоноидов» Ори Мусаки и других близких к этому течению групп. Кто-то из эранийских острословов назвал программу Офелии — ОФЕЛЬ-ШОУ. Название прижилось, а сама программа вошла в историю эпохи силонокулла яркой вехой.

* * *

В один из пятничных вечеров те лулианичи, кто смотрел по телевизору ОФЕЛЬ-ШОУ, были несказанно удивлены, увидев на экранах ничем не примечательного коллегу Зяму Ликуктуса, одного из соратников Пительмана. «Неужели и этот — восходящая звезда рекламной кампании струи подобающей цветовой гаммы?» — дивились лулианичи, удобно устраиваясь в креслах перед экранами. — «Надо же, какого яркого и своеобычного типуса раскопала наша неугомонная Офелия!» — думали прочие эранийцы, с интересом поглядывая на блёклого мужчину средних лет с жиденькой бородёнкой, робко пристроившегося на кончике студийного кресла. Его розоватое, костистое лицо, имеющее форму удлинённой, как бы слегка искривлённой груши, было покрыто густой сеточкой морщин, блёклость подчёркивали невыразительные серые глазки и тусклые, реденькие, в тон глазкам, серые волосики. Голову покрывала кипа такого же блёклого оттенка. Улыбка робкого просителя, пожалуй, была единственной яркой приметой этого, на первый взгляд, ничем не примечательного человечка. Тихим, под стать своему облику, а главное — улыбочке, голосом он рассказывал, как однажды решил — ради стремления к открытости и дружбе со своими светскими коллегами! — пойти в «Цедефошрию» на Концерт Века, и какое сильное впечатление это на него произвело. Естественно, Зяма не рассказал, как героически боролся с чувством непонятно, как и почему подступившей к нему дурноты, когда на него навалился ввинтившийся в мозг проникновенный и вкрадчивый пассаж дуэта силонофона и ботлофона.

«Нам не надо бы закрываться в своей маленькой ракушке Лужайки «Цлилей Рина»!