Отцы-командиры. Часть 1

Через пару дней, когда мы сдали все экзамены и готовились к распределению, дежурный объявил, что капитаны Лебединцев, Анисимов и майор Староверов вызываются в управление курсов к генералу Недвигину. Сокурсники тут же выдвинули версию о том, что нас будут «сватать» в постоянный состав курсов или в центральный аппарат наркомата. Идем вместе. На пороге административного здания навстречу спускается наш Кондратенко и справляется: «К кому идете?» Отвечаем: к Недвигину по вызову. Он окликает меня и говорит, что Недвигину известен наш разговор о ненужности на курсах должности заместителя. Я окликнул друзей и передал им разговор с вновь испеченным комендантом, который «купил» себе тыловую должность путем предательства друзей. Договариваемся: всем отрицать этот разговор.

Вызывал генерал нас по одному. Начинал разговор с опроса, как окончил курсы, потом о роли заместителя командира. Я отвечал, что на фронте заместитель всегда готов заменить выбывшего командира при его гибели или ранении, а в мирное время, видимо, при повышении командира в должности. «Верно говоришь», — ответил он.  

Но на курсах нас не оставили, а вручили адрес полка резерва офицеров Главного управления кадров на Ярославском шоссе, который размещался в здании одной из школ в четыре этажа. Добирались мы туда самостоятельно. Там выяснилось, что зачисленные в резерв офицеры могут находиться в полку сроком до трех месяцев, ожидая назначения на фронт. Классные комнаты были уставлены двухъярусными казарменными кроватями с матрацами, подушками, простынями, наволочками и байковыми одеялами. Батареи отопления не лопались от мороза, но было очень холодно. Многие резервисты сразу нашли сожительниц-москвичек. Выше всех котировались официантки, продавщицы продовольственных магазинов, поварихи и донорши крови, которым выдавался калорийный паек. Только самые твердые «искровцы» остались замерзать в бывших классных комнатах. Приходилось спать, не снимая обмундирования, укрываясь простыней, одеялом и еще одеялом соседа, а то и его же матрацем, не говоря уже о шинели.

Питание было организовано по продовольственному аттестату в полковой столовой по резервной, кажется, 2-й норме. Вот здесь мы узнали, что есть «гвардии капуста» на трехразовое питание и хлеб с такими добавками, что его практически есть было невозможно.

Видимо, по этой причине было объявлено, что могут предоставить отпуск для посещения близких на родине  при наличии уважительных на то причин. Я написал рапорт без указания причин. Вечером были вызваны человек десять резервистов. Командир полка полковник, якобы из разжалованных генералов, рассматривал всевозможные, чаще всего фиктивные справки и телеграммы от близких, почти всем отказывал и тут же отпускал. Остался я один. «У тебя какая причина, капитан?» — спросил он. Я, конечно, не сознался о том, что уже отпускался за табаком, и сказал, что с марта сорок первого года не видел семью, сам три года на фронте в пехоте и хотел бы увидеться с родными. Он улыбнулся и сказал: «Отпускаю за то, что не стал врать и выдумывать. Десять суток, не считая дороги» — и наложил резолюцию на рапорте.

Однокурсники попросили снова привезти махорки и перетрясли свои пожитки, отдавая плащ-палатки, старое обмундирование и даже запасное белье. Павел отдал даже запасной бушлат. Я знал, что теперь придется кое-что отдать в уплату за табак и его нарезку, но увозил я почти мешок всяких армейских пожиток. Друзья верили, что курево будет. Но об этом чуть ниже.

Расскажу о встрече нового, в будущем победного, 1945 года. Во время учебы я получал денежное содержание по должности начальника штаба полка, то есть 1300 рублей в месяц. Это было на 500 рублей больше, чем получали помощники. И хоть деньги очень мало стоили тогда, однако это было больше, чем ничего. Бутылка водки или буханка хлеба в два килограмма стоили по 300 рублей, пачка папирос «Казбек» — 75 рублей и т. д. Моих денег хватало на театральные билеты, даже иногда с рук, с переплатой.